Шепот звезд - [31]

— В Одессу.

Он поднял голову и поглядел на любопытствующих «интуристов».

— Понятно. Через Копенгаген.

— Я теперь не хочу никуда ехать. Ты такой шикарный. Ты летчик? Летаешь?

— Иногда. С печки на лавку.

— Мама, я летчика люблю, мама, я за летчика пойду… — спела она ему на ухо.

— Ин-те-ре-сно! — проговорил он. — Очень даже интересно.

— Ой, меня зовут! — воскликнула Одесса Федоровна и так порывисто обняла его, что роскошная фуражка (известный среди летунов мастер!) упала козырьком об пол и покатилась.

— Ой, извини!

— Пусть катится к… Главное — ты есть.

— И ты.

— К свиньям собачьим меня. Меня нет. И мне не хочется даже быть. Важно, что есть ты.

Она зашла за турникет, обернулась и помахала рукой. Потом сняла очки и вытерла глаза. Неужели всплакнула? Ах, милая!

Он вышел на стоянку и сразу увидел солнце, завернутое в облака, а одно облако походило на кудрявого старика с длинным носом, глядящего на мельчающие точки голубей.

«Только что я был рабом производства и АПпов, и вот — солнце», подумал он и стал глядеть на розовое небо, в котором над стариком плавал золотой конь без ног. Как ему хорошо плавать в этом нежном свете. И это ничего, что у него нет ног. Ему и без ног хорошо. Вот он растворяется в неге и свете. И скоро его не будет — он превратится в свет.

Николай Иваныч сел на скамейку и стал ждать вылета борта на Копенгаген.

Вот самолет устремился к золотому коню и растворился в розовом, как грудка снегиря, закате.

— Ах да! Совсем забыл про АП! — Он поспешно встал и отряхнул брюки; начальство в его ранге не имеет права быть замеченным сидящим без дела; оно обязано куда-то идти с озабоченным видом, показывать недовольство имеющимися недостатками и пробуждать в представителях своей службы вспышку трудовой активности, направленной на повышение качества обслуживания техники. К счастью, его никто не видел.

Золотой конь покрылся пеплом, обуглился; у старика нос отошел в сторону и поплыл сам по себе.

Он остановился перед бортом, на котором никак не могли запустить третий двигатель, и подумал: «Удастся ли произвести впечатление обнаружением дефекта и его устранением?» И еще он вот о чем подумал: «Наверное, по причине моей литературной неграмотности я никак не припомню книги, где бы герой каждый день поднимался по воле будильника, возвращался в определенное время домой, валился усталый на диван, тупо глядел вздор, поставляемый телевидением. Его усталость накапливается изо дня в день, и вот он доходит до такого состояния, когда хочется послать все к чертовой матери и залезть под кровать, чтобы никто не наступил».

Но вот Одесса одним фактом своего появления сняла усталость и напомнила о существовании неба.

У него была возможность уйти с работы раньше, и он поехал к отцу, а точнее, по месту собственной прописки.

А вдруг он, как «дядя» Миша, заснул и не проснулся? Все мы рано или поздно не просыпаемся. Не дай Бог, тогда начнется квартирная суета, собирание справок, взятки… При этом он старался не пускать мысли в безумие на границе души, где плавает и пульсирует во мраке бессовестное похабство, за которое стыдно даже перед самим собой. Для собственного успокоения он представил старичков, обвешанных брякающими наградами, где-то на даче за бутылкой.

«До чего же гроб будет тяжел — вдруг уронят», — подумалось на границе души. Крестинин нахмурился на собственные мысли и на мысли о квартирной суете.

Он поднялся по лестнице, позвонил, подождал. Наклонился к замочной скважине — оттуда тянуло сквозняком и свистело, как во всех хрущовских домах. Нюхал-нюхал — вроде бы вони нет. Бывают случаи, когда человек умирает, а тело обнаруживается через неделю или месяц.

Может, позволить ему идти в эскадрилью? Пусть бы себе мотался по местам своей боевой и трудовой славы; пусть бы пионеры с фарисейскими улыбочками повязывали ему галстук — там, в северных дырах, где народ не окончательно испорчен американщиной, эти невинные мероприятия под наименованием «встречи с ветеранами» могут сохраниться и во времена разгула демократии.

О-о, старый дурак с активной жизненной позицией! Опомнись, остановись. Как ты не видишь, что все твои подвиги обернулись бесовскими плясками на развалинах так горячо любимой тобой России. И все, что бы ты ни сделал, пойдет на пользу ворья.

Нет, батька, в эскадрилью я тебя не пущу, я не хочу твоей преждевременной гибели. Живи, наслаждайся, пока позволяет здоровье.

Глава девятнадцатая

— А квартиру он получил, как сама понимаешь, по глупости, — засмеялась Сонька.

Серафимовна машинально кивнула, хотя ничего не понимала. Впрочем, ей стало обидно за Ивана Ильича: все дурак да дурак.

— Я была у самых истоков этой истории… Началась она, как сама понимаешь, когда он спасал английских моряков с потопленного транспорта. Слышала, возможно, про английский конвой… Итак, спасение — первый сюжетный узел, — пояснила Сонька и начертила в воздухе пальцем единицу.

— Выходит, что вы участвовали в спасении англичан? — изумилась Серафимовна.

Сонька, недовольная не то глупостью, не то ехидством приятельницы, сделала паузу и предупредила:

— А будешь перебивать — заткнусь… Начнем с того, что он просто… Ну, не очень умный человек. Он до сих пор верит в кристальную чистоту партии, из которой не вышел. Он никак не может принять новых правителей: они нарушили клятву, присягу… А гибель наступает при нарушении присяги, как было в семнадцатом году, когда предали царя, — так, по его мнению, и теперь.