Шепот в ночи - [37]

Глубоко вздохнув, чтобы справиться и с вновь вернувшимся чувством стыда, и с поднимающимся в ней негодованием по отношению к собственническим поползновениям Сибиллин, Элис намеренно перевела взгляд на людей, сидящих за тремя рядами грубых столов внизу. Вдруг она подняла брови в несказанном удивлении — в дерзком взгляде высокой девушки-служанки, устремленном на Дэйра и Сибиллин, она увидела отражение своей собственной ревности. Как кролик, загипнотизированный взглядом змеи, Элис была не в состоянии отвести глаза до тех пор, пока женщина, тряхнув тяжелыми темными волосами, бесстыдно распущенными — чего не сделала бы ни одна порядочная женщина, — не отвернулась от господского стола. Какое право на внимание Дэйра могла иметь эта чувственная женщина? Элис скривила нежные губы в улыбке, напоминающей обычную насмешливую улыбку Дэйра. Какое право? Этот вопрос был излишним для той, которая в полной мере знала неотразимую силу его обаяния.

По окончании простой трапезы столы, стоявшие внизу, были убраны к стенам зала, чтобы освободить место для производства суда господина. Спокойные и уважаемые люди стали небольшими группами заполнять зал еще до того, как с высокого стола была снята белая скатерть. К тому времени, когда на столе остались только пергамент и чернильница, зал был полон. Сам граф вместо писца собирался записывать каждую жалобу.

Не зная, чем заняться, Элис замешкалась сзади. Она никогда не присутствовала на манориальном суде отца. Отец говорил ей, что благородным женщинам незачем присутствовать при этом. Какой интерес мог представлять суд для них, ведь они сами рассматривались как движимое имущество и были бесправны? Элис никогда не говорила ему, что ей известно — его слова не совсем правдивы. У женщины тоже были права. Пусть немного, но были.

Заинтригованная, теперь она наблюдала за тем, как сэр Ульгер, начальник стражи, выступил на свободное место перед помостом. Она с трудом припомнила, что в прошлый свой приезд видела этого дюжего рыцаря, лицо которого избороздили морщины, а над высоким лбом нависла густая седая шевелюра. Он призвал всех просителей положиться на справедливость графа, и Элис знала, что он будет справедлив. Ранним утром она уже видела, как Дэйр решал разнообразные дела: одни — связанные с долгом, который отказывались возвратить, другие — о спорных границах между полями и невыплаченных штрафах. Он вел себя в разбирательствах и справедливо, и в то же время неумолимо, что было для Элис еще одним поводом для восхищения.

После того как было объявлено рассмотрение текущих жалоб и спорных вопросов, сэр Ульгер снова выступил вперед, но он как будто бы колебался. Ему не хотелось лишать людей надежды на долгожданное справедливое разбирательство, но новость, о которой ему только что сообщили, нельзя было откладывать.

— Ночью был пожар возле внешней стены.

— Где? — Это единственное произнесенное слово ничем не выдало Дэйра, но пальцы его, крепко державшие тонкое гусиное перо, побелели.

— В дубильне. — Ульгеру не нужно было больше ничего говорить. Ясно было, что это угроза отношениям Дэйра с подданными Уайта, которые он с таким трудом налаживал. Кажется, это сообщение не произвело особенного впечатления на Дэйра, но по его внезапному громкому вздоху Элис поняла, что за всем этим кроется опасность.

Несмотря на деланное равнодушие, на самом деле Дэйр пришел в ужас. Прежде всего от безвременного конца этого неприятного человека, который вчера так безрассудно пытался оскорбить своего господина. А также от уверенности, что теперь многие будут думать, виновен ли граф в этом происшествии, не он ли покарал Хауэлла.

Все в переполненном зале были заняты разговором между их господином и командиром стражи, и никто не заметил, как еще один человек бесшумно вынырнул из толпы и встал позади Ульгера. Изнывая от затянувшегося молчания и нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, Дарвин потерял терпение. Сообщение Ульгера раздосадовало его своей краткостью и отсутствием достаточной информации. Он вступил в разговор, чтобы поведать о наиболее важном.

— Хауэлл мертв, и наверняка его гибель была преднамеренной. Но есть еще кое-что. — Теперь, когда Дарвин оказался в центре внимания, его прямо-таки распирало от сознания собственной важности, и громким таинственным шепотом он продолжал: — На пепелище начертан знак дьявола — его нельзя не заметить и ни с чем спутать.

Он торжественно кивнул, и неровные концы грязных волос коснулись плеч. Чтобы проверить, какое воздействие оказали его слова, он изучающе посмотрел сначала на графа, потом на простолюдинов, у которых глаза стали круглыми от ужаса. Удовлетворенный Дарвин мрачно улыбнулся. Он родился с уродливой ногой, и это не позволяло ему стоять прямо. Но физическое уродство деформировало и его душу — он научился так беспринципно использовать любые обстоятельства в свою пользу, что мог играть на чувствах других людей.

Ульгер в гневе обернулся к своему незваному сотоварищу и взревел:

— Ты был там? Чем ты можешь подтвердить свои слова? — Дарвин пришел в ужас от такого поворота событий — словно его самого обвиняли в содеянном — и неистово замотал головой.