Шепот шума - [12]

У Флобера - несчастье.

У Мопассана - несчастье.

У Толстого - счастья нет.

Но "Капитанская дочка"!

Но зато все несчастья до брака. А где счастливый брак? Нет его в романе. Как будто неизвестно, что было с ними после брака. Может быть, Петрушу Гринева убили на войне, а Маша Миронова отравилась, кто знает? Нет, все-таки есть счастливый брак - в "Старосветских помещиках". Но они же как растения, как зверюшки. Это же не приключение в жизни. Они пьют и едят, спят и встают. И они не мучаются.

А у Шекспира - мучаются.

И у Толстого - мучаются.

И у Достоевского,

И у Пушкина,

И у...

И у...

И у...

И...

И мучиться - это приключение? Но счастливый брак - это особое приключение. Даже имя у Вериного мужа было приключенческим. Его звали дон Жан. И это секрет, почему именно дон. Абсолютно не потому, что он был испанцем. Абсолютно не поэтому. Хотя он мог быть и абсолютным испанцем, он мог быть даже абсолютным итальянцем, но мы бы никогда не стали называть его синьором. А кроме приключения, все абсолютно ужасно, и абсолютно неабсолютно, и совершенно несовершенно. И евреи здесь абсолютно ни при чем. Ну при чем здесь евреи? Если все люди должны быть скромными, а правительство - бойким. Но те и другие должны быть бедными. Но люди должны быть бедными в своей скромности, а правительство бойким в своей бедности. Но несмотря на то, что дон Жан был абсолютно русским, он был абсолютно доном Ж том. Разве это не приключение?

Тогда нужно приготовить ужин. Потому что все остальное есть. И даже есть из чего приготовить ужин. И ужин должен быть не обыкновенный, чтобы съесть и забыть, а необыкновенный, чтобы съесть и запомнить. И для этого нужно постараться. И дон Жан старался. Он старался, чтобы успеть. Чтобы Вера приехала, а у него все готово. И нужно приготовить то, что она любит. Он резал на кубики баклажаны и складывал их в кастрюльку. И потом он резал помидоры, лук, чеснок и складывал их в отдельные мисочки. Он все старательно резал и складывал, потому что это было блюдо, а для блюда надо постараться. И когда он уже все потушил, поджарил, посыпал блюдо сыром и поставил его запекать в духовку, он подумал: вот сейчас она придет. И когда он достал блюдо из духовки, чтобы оно чуть-чуть остыло, он подумал: вот именно сейчас она придет. Но она все не шла. И она все еще не шла, когда уже блюдо стало остывать. И оно остывало все больше и больше, и времени проходило все больше и больше. И вдруг он подумал, что она уже не придет. Но она должна прийти. И он подумал, что именно сейчас она придет. Именно сейчас. Когда уже все готово. И ему вдруг страшно захотелось есть. И вдруг он забыл. Он забыл, что к этому блюду у него есть мясо. Которое нужно сразу пожарить, чтобы сразу съесть. И не ждать, пока оно остынет. И как только он его пожарил, и как только он подумал, что как только он его уложит вместе с блюдом на такое большое блюдо, так сразу Вера и придет. И правда, как только он уложил, как только все было готово, она вдруг пришла.

- Чем это у тебя пахнет, - сказала она, - чем-то вкусным.

И тут она сказала, что не хочет есть.

- Что, совсем?

Она сказала, что совсем не хочет. Что вообще-то съест кусочек, чтобы его не обидеть, но что есть не хочет вообще. Но это же очень обидно, что другой человек ест, чтобы не обидеть.

А чтобы ему совсем было не обидно, она сказала, что она вообще-то на минуту, что у нее еще есть одно важное дело, которое она не успела сделать.

- Ты не обиделся?

- Что за дело?

- Я заехала за одним пакетиком.

- Что еще за дело?

- Ты не видел такой синий пакетик?

И она пошла мыть голову. И когда она вышла из ванной, нет, когда она вошла в комнату, когда в комнате никого не было, когда она позвала его, и когда он не откликнулся, и когда на кухне его тоже не было, и когда она испугалась и опять вернулась в комнату, и как только она вошла, началось приключение, о котором она сначала не хотела и слышать: "Пусти меня, у меня правда важное дело", но он был азартен среди такой пустынной местности, где вообще никого не было, там была только одна девушка, и вдруг она увидела лодку и из нее вышли два рыбака. И когда они увидели эту девушку, они велели ей быть послушной и делать то, что они ей велят, и они ей велели... "Не хочу про эту девушку" - "А про что?" - "Про ту девочку в кино". Она сидела в кино, и вдруг к ней в кино подошел один хулиган, а других зрителей не было, и вместе с этим хулиганом оказалась еще одна его подружка, и еще вместе с двумя хулиганами, и фильм показывали очень хулиганский. И они все стали вести себя с этой девушкой по-хулигански, и вдруг включили свет, и даже не в конце сеанса, а прямо посредине, и девушка была посреди зала среди одних хулиганов, и когда выключили свет и один хулиган вдруг опять стал обнимать девушку, вдруг свет включили опять, и все увидели, как он опять ее обнимает, "включи свет", - и дон Жан включил свет, и Вера прямо на кровати, которая и была в самом центре приключения, прямо на подушках, и кровать эта стояла в таком пансионате на берегу моря среди других кроватей, и на всех этих кроватях лежали девушки, и дон Жан пробирался под кроватями, чтобы найти нужную ему кровать, на которой лежала Вера, и он полз и старался не шуметь, чтобы его не застукала смотрительница пансиона, и все девушки спали, а Вера на своей кровати не спала и ждала, пока он доберется до нее, и когда он добрался до ее кровати, когда его так никто и не заметил, когда даже Вера не заметила, как он уже устроился рядом с ней, и они стали тайно шептаться, чтобы их никто не услышал, и они дошептались, и оказалось, что у нее есть ушки, и она улавливала такие слова, и они, эти ушки, были требовательными, и требовали еще и еще, и слов было мало, а ушек много, и потом слова стали гулом, а ушки телом, и все.