Шепот гремучей лощины - [83]

Он знал, а вот Влас, похоже, подзабыл. Задумавшись о своем, Григорий не сразу услышал всплеск за спиной, сделал по зыбкой гати несколько шагов и лишь потом обернулся.

И на старуху бывает проруха… Проруха приключилась с бывшим следователем, а нынче командиром партизанского отряда Власом Петровичем Головиным. Проруха засосала его по самые подмышки, так, что теперь над гнилой болотной водой виднелась только его башка да рука, цепко сжимающая приклад автомата.

– Оступился, Влас Петрович? – вежливо поинтересовался Григорий. – Ты сейчас, главное, не рыпайся. Будешь рыпаться, они тебя быстрее утянут.

– Кто? – прохрипел Влас, но рыпаться и в самом деле стал меньше.

– Кикиморы, или еще какая болотная нечисть. Мне бабка всякое рассказывала. Я бы тебе тоже порассказал, но у тебя, как я погляжу, времени на сказки не осталось.

Про время Влас очень хорошо все понимал, по глазам было видно, по вот этому полному отчаянной ярости взгляду. Другой бы уже благим матом орал, молил о спасении, а этот молчит, только глазами зыркает. Григорий вздохнул, улегся на пузо, прямо на сочащуюся болотным гноем зыбкую не-твердь. Несколько метров полз по-пластунски, а потом одной рукой уцепился за ствол чахлой березки, а вторую с зажатым в ней посохом выкинул вперед.

– Хватайся, товарищ командир.

Схватился. Дважды просить не пришлось. За посох схватился, но автомат из второй руки не выпустил. Такой молодец.

Григорий потянул. Боялся, не будет после ранения сил. Ан, нет! Были и силы, и сноровка, и злость на Власа, за вот это его недоверие. Злился и тянул, тянул и злился. Пока не вытянул! Трясина отпустила свою жертву с мерзким разочарованным чавканьем, запузырилась, закипела, словно котел. И в самом деле впору вспомнить бабушкины сказки про кикимор. Вот только не верил Григорий в кикимор. В упырей верил, в адского пса верил, а в кикимор что-то не получалось.

Они лежали на спинах и часто дышали. Точнее, это Влас часто дышал, еще и зубами от холода клацал, а он ничего. Сказать по правде, холода он почти и не чувствовал.

– Пригодился посох. Да, товарищ следователь? – спросил, не глядя на Власа.

– Пригодился, – прохрипел тот.

– На здоровье.

– Да какое тут, к хренам, здоровье! Вымокли до нитки! – Влас уже не лежал – уселся и сверху вниз смотрел на Григория.

– Скоро из болота выйдем. – Он тоже сел, для приличия зябко поежился. – Разведем костер, обсушимся. – Что ж ты, Влас Петрович, так сплоховал?

Влас ничего не ответил, молча встал на ноги, Григорию помогать не стал. Ну и ничего, он не гордый.

– За мной держись, товарищ командир. Во второй раз я ведь могу и не успеть.

– Ты и в первый раз не особо спешил, – буркнул Влас.

Вот тебе и благодарность. Он и до войны-то слыл самым въедливым и подозрительным следаком, а сейчас сделался и вовсе невыносимым. Может, потому и жив до сих пор?

До твердой земли добрались без приключений, на небольшой полянке развели костер, развесили на вбитых в землю колышках одежду, сами присели поближе к огню. Из походной котомки Григорий достал сухую пачку папирос, протянул Власу.

– Будешь? Твои-то, небось промокли.

От курева Влас отказываться не стал, молча взял папиросу, так же молча прикурил от вытянутой из костра головешки, посмотрел на Григория сквозь облачко дыма.

– Чего смотришь? – Уж больно взгляд у товарища командира был цепкий. Репей, а не взгляд.

– Да вот дивлюсь я, Гриня, твоей поразительной везучести. И во время бомбежки тюрьмы ты выжил, и от налета на Гремучий ручей спасся, и свинец тебе нипочем. – Он многозначительно посмотрел на голый торс Григория. – Заговоренный ты, что ли?

– Фартовый. – Григорий пожал плечами. – Мне ж и раньше везло, товарищ следователь. До встречи с тобой.

Да, встреча с Власом его фарт оборвала. Тут уж ничего не попишешь. Но это тогда, а сейчас они, вроде как, в одной лодке. По крайней мере, до конца войны. И враг у них тоже общий.

– Зосимович сильно твоей живучестью восторгался. – Влас его словно бы и не слышал, отвечал на собственные мысли. – Он же человек науки, хоть и врач. Для него ты, Гриня, всего лишь медицинский феномен. А вот для Лиды… – И замолчал, словно специально испытывал.

Григорий едва удержался, чтобы не спросить, что же там с Лидой. Ни к чему такие вопросы. Лишние они, да и бессмысленные.

– Это ж она тебя выходила, Гриня. Никто не чаял, даже Зосимович. Особенно Зосимович. А она уперлась. Говорит, раз такую тяжелую операцию пережил, так и дальше обязан жить. Ходила за тобой, как за младенчиком. – Влас вздохнул. – Ну и Шурка тоже. Бульончики тебе из зайчатинки все выготавливала. Вот что ты за человек такой, Гриня? – Он подался вперед. – Что за мужик такой, что за тебя все бабы горой? Даже девочка эта ваша, Соня, и та все бегала к лазарету, про самочувствие твое узнавала. Что скажешь, Гриня? Снова на фарт спишешь?

– Не знаю. – Григорий зашвырнул докуренную папиросу в костер, туда же подкинул веток. – Я другое знаю, товарищ командир. Купание твое у нас часов пять отняло. Не на пользу, видать, ты моему фарту. – Вроде как в шутку сказал и даже улыбнулся, но Влас намек понял, насупился.

Так и сидели, как два бирюка, друг напротив друга в полном молчании. Только время от времени подкидывали в костер веток, да проверяли, высохла ли одежда.