Шенна - [77]

Когда же теперь они обнаружили, что Шенна встал и быстро поправляется, что речь его жива и красива, что ни разуму, ни сознанию не сталось никакого ущерба, а сам он такой же проницательный и сообразительный, как и всегда, они, без сомнения, очень обрадовались. Но удивления было столько же, сколько и радости. И, честно вам скажу, они очень жалели, что не промолчали, покуда не узнали, что он собирается делать. Промежду собой они говорили так:

– Конечно, будь на его месте кто угодно другой, можно было бы предполагать, как он поступит. Но об этом вот что ни подумай, всё ошибешься.

Глава тридцать четвертая

Слова Диармада Седого о Майре Махонькой про то, что не случалось поздней ночи, когда бы она не приходила, заставляли Шенну крепко задуматься. «Да, – говорил он про себя. – Чудная выходит закавыка. Я сказал ей, что принес перед Богом обет никогда не жениться. Разумеется, я обещал никогда не подвергать ее или такую, как она, той опасности, что меня ожидала. Ведь этот негодяй сказал, что явится за мной сразу же, как только пройдут тринадцать лет. Я не сомневался, что он появится. И вот время истекло. Оно истекло, даже если не считать тех трех недель. Кошель по-прежнему здесь, со мной, тугой, как и в любой другой день этого срока. Удивительно, что враг так и не явился ни за мной, ни за кошелем. Поди знай, что тут к чему. Верно, если он должен был, то явился бы в тот день, когда обещал. Не знаю, что его удержало. Одно только вполне ясно: не пришел он не на благо мне. Он бы обязательно возник, если бы что-то ему не помешало. Что же не позволило ему прийти? Что удержало от того, чтобы явиться за мною? Вот он, вопрос. Что же помешало ему? Вот была бы потеха, если б кошель остался у меня – вопреки Черному Человеку! Ведь я не тратил денег ни на что, кроме покупки кожи, с той поры, как кошель пропал у меня на ярмарке. Страх мешал мне нарушить сделку. А теперь-то мне, пожалуй, страшиться больше нечего. Он был так настойчив насчет этой сделки, и что же не явился, когда вышли тринадцать лет! Если дело в том, что он не смог прийти и выполнить условие сделки, когда время истекло, вероятней всего, он и вовсе не сможет меня тронуть, на что бы я ни тратил деньги. Скоро я проверю это, с помощью Божьей, что бы ни случилось в земле Ирландской!.. Не знал я, что он, быть может, совсем не явится, экая жалость!.. Какой же труд для нее – приходить сюда что ни ночь!.. Но она крепко знает, что я связан обетом, какой не смогу нарушить. До чего же странно у нас все сложилось!»

Майре и ее отец были первыми, кто пришел взглянуть на Шенну, едва услышали они, что разум и сознание возвращаются к нему. Майре Махонькая и сама заходила после этого, и рассказывала в точности от начала и до конца, что за болезнь у него была и что за признаки ее сопровождали. Но не о болезни или ее признаках думал Шенна, когда слушал Майре, а погружался в собственные думы. Как рассказать ей, что за обет принес он не жениться? Как примет она эту весть, если ей все рассказать? Когда Майре услыхала о том впервые, сказала, что такой обет благороден и свят. Что же скажет она теперь, если открыть ей, что же это был за обет и что послужило ему причиною? Если рассказать ей про кошель, и про Черного Человека, и про сделку, наверняка Шенна станет ей отвратителен и она не захочет его больше видеть. Но как же объяснить ей, что это за обет, не рассказав ей обо всем? Однакоже как удастся ему и дальше скрывать от Майре, что разум ее ошибся насчет того обета, что принял Шенна? Когда он впервые поведал ей, какое обещание принес, она приняла эту весть так, что понимание ее расходилось с истиной. Тогда Шенна все объяснил ей как получилось, поскольку думал, что конец этих тринадцати лет станет и концом его жизни, и тогда уж окажется все равно, что на самом деле это был за обет и что именно послужило ему причиной. Но теперь все обстояло иначе. Шенна не мог и дальше вводить в заблуждение ее разум. У него не осталось другого выхода, как только открыть ей правду обо всем как можно скорее. Так он раздумывал и рассуждал, пока Майре рассказывала ему о необычных проявлениях его болезни и об удивительной силе, какая пробуждалась в нем, когда четверых было недостаточно, чтобы удерживать его, не давая сбежать из постели.

В день, когда Шенна пришел к ней в дом, дабы поведать о своем обещании никогда не жениться, какое принес перед Богом, желал он лишь одного: навсегда вычеркнуть из ее разума мысль о том, что у него есть хоть какая-то возможность жениться на ней. И когда он сказал ей такие слова, она тоже сказала ему свое слово. Он был вовсе не готов к подобному ответу, но тогда просто не обратил на него внимания. Вот что она сказала: «Если для тебя это благородный обет, то и для меня такой обет достаточно благороден». Шенна принялся спрашивать себя, какой смысл она вкладывала в эти слова, – может, и она сама пообещала перед лицом Бога никогда не выходить замуж!

Подобные мысли, рассуждения и размышления тревожили его ум непрестанно, пока он приходил в себя. Но, хоть и доставляли они ему большое беспокойство, большую тревогу и большую досаду, все же никак не могли помешать его выздоровлению. Он продолжал прибавлять в весе, набираться сил и бодрости, пока люди не начали говорить, что он стал крепче, лучше и здоровее, чем когда-либо до болезни.