Шенна - [75]

Глава тридцать третья

Очнувшись, Шенна понял, что повторяет слова, какие не сумел закончить, говоря с босой женщиной на холме:

– Слава Всевечному Отцу, что создал тебя! И Христу, что принес тебе искупление! И Святому Духу, что благословил тебя!

Он вообразил, будто все еще лежит на лужайке, и подумал, что босая женщина рядом с ним, но для него незрима. Пошевеливши рукой и почувствовав на себе простыни, Шенна очень удивился. Еще большее удивление охватило его, когда, поглядев вокруг, Шенна увидал стены и деревянные стропила. Принялся размышлять, вспоминать и прикидывать в уме, пытаясь уяснить, как вернулся с холма. Не в силах осознать происходящее, Шенна посмотрел в окно. У окна он увидал человека. Это была женщина. Та же самая сиделка, что приглядывала за Диармадом, когда того свалила болезнь. Точно, это была она! Увидев ее, Шенна изумился больше всего. Никак не мог он взять в толк ни что привело сюда сиделку, ни как он сам очутился там, где был, и спал ли он на лужайке в начале ночи, как ему казалось. Что повлекло его с холма? Или, если Шенна добрался сам, отчего же он не помнил, как вошел? Или он вошел во сне? Сапожник чувствовал, как болят у него кости. Оглядел свои руки. Сплошь кожа да кости. Приложил руку к груди. Ребра выпирали, словно прутья старой корзинки.

– Ни за что на белом свете мне теперь не угадать, – сказал он, – что же со мною приключилось!

Шенна позвал сиделку – и не узнал собственного голоса, уж таким тот был слабым. Она тотчас же подбежала к нему.

– Слава Богу, Шенна, – сказала она. – Наконец-то к тебе вернулись сознание и рассудок. Ты это пережил. Теперь ты вне опасности, с Божьей помощью.

– Что я пережил? – спросил он.

– Ну как же, – ответила она. – Самую страшную мозговую лихорадку, хуже я и не видывала. Но теперь она прошла, слава Богу за это. Не говори больше, ты пока еще слишком слаб, чтобы что-то говорить. Скоро ты, даст Бог, наберешься достаточно сил. Вот тебе питье. Выпей. Оно пойдет тебе на пользу. Вот!

– Давно ли я здесь, Майре? – спросил Шенна.

– Три недели с тех пор, как я пришла, – отвечала женщина. – И кажется, до того лежал больным еще три дня, прежде чем меня позвали.

Шенна лег и закрыл глаза, но не чтобы заснуть. «Три недели! – подумал он. – Да что со мной случилось-то?»

– Майре! – позвал он женщину.

– Иду, Шенна, – ответила та.

– Как ты думаешь, что за болезнь со мной приключилась? – спросил он.

– Слышала я, как говорили, – ответила женщина, – что, верно, ты спал на улице и какая-то хворь прицепилась к твоей голове. С головой у тебя было очень худо, так или иначе, – худо было целую неделю. Порою четверо едва могли удержать тебя в постели. Но, что бы ни мучило твою голову, теперь это прошло. Скоро ты будешь не хуже прежнего. Поспи немного, теленочек. Не разговаривай покуда больше. Тебе пока что любые разговоры не к добру. А вот сон только на пользу. Ложись, сынок, и вот увидишь: уснешь хорошим, тихим, спокойным сном.

И она поправила подушку под его головой.

– Вот так, – сказала она. – Не разговаривай больше пока.

Шенна закрыл глаза и сделал вид, будто провалился в сон. Однако на самом деле взялся размышлять, и для размышлений была причина. Три недели прошло, если только сиделка говорит правду. Но сам он готов был поклясться, что всего лишь три часа назад был в холмах на лужайке и беседовал с босой женщиной. Как на это ни посмотри, он не мог провести там больше времени. Но тогда отчего же он так ослабел? Отчего так исхудал? Слаб и худ, к тому же изможден, как человек за три месяца болезни! Как могла произойти с его телом такая перемена всего за три часа? И если ему выпало столько боли, болезни и помрачения ума, как сказала сиделка, не странно ли, что он совсем ничего об этом не помнит? Как тяжело и глубоко человек ни спит, стоит ему пробудиться, он все-таки заметит, долго ли, коротко ли проспал он, даже если не вспомнит ничего, что выпало ему пережить за это время. С Шенною все было не так. Не только то, что случилось, стерлось из его памяти начисто, но и само время целиком испарилось и улетучилось от него. Он был убежден, что минуло три часа или около того, с тех пор, как он был в холмах и говорил с босой женщиной. И также не сомневался, что дольше все продлиться не могло. Откуда же взялись три недели? Вот он, вопрос.

Время полностью стерлось из его памяти и из ума. И хоть Шенна был уверен, что не более трех часов назад беседовал на лужайке с босой женщиной, он совершенно не помнил, что случилось с ним начиная с того мига, как он с нею расстался, и до той минуты, как разум вернулся к нему в постели. Весь этот срок и все, что с Шенной тогда случилось, и та доля его чувств и памяти, что принадлежали тому времени, исчезли из ума бесповоротно – будто их отсекли ножом. Не удавалось ему припомнить ни мгновения того прекрасного дня, который провел в холмах, ни великолепного вида, открывавшегося на все родные места, ни блужданий по холмам, ни того, как он собирал клюкву, ни чудесного угощения, какое дала ему Нянс, ни того, как вернулся домой, ни как разум его напрягался в ожидании Черного Человека, ни того, как Черный Человек явился, ни споров, что развернулись между ними, ни того, как они расстались.