Шел снег - [57]

Гренадеры старой гвардии выстроились в каре вокруг его величества. Три тысячи солдат и кавалеристов с оркестром впереди выходили из города. Высыпавшие на улицы служащие военной администрации и прислуга с тревогой спрашивали себя, вернутся ли эти последние, сохранившие достойный вид воины, или все полягут в бою с русскими. Среди них был и Полен. Капитан даже не взглянул в его сторону, он командовал строем драгун и дрожал не то от холода, не то от восторга.

Музыканты потрескавшимися губами выдувают из флейт «Где лучше, как не в семье родной», ирония которой не совсем по душе императору, предпочитающему более подходящую моменту воинственную музыку. И вот уже под звуки «Постоим за спасение империи» войско появляется на дороге, которая выходит из прикрывавшей его до сих пор низины. На холме у хвойного леса старые вояки видят русских. Они не обращают на них внимания и продолжают шагать по снегу прямо вперед, чтобы соединиться с солдатами Даву, окруженными полчищем казаков.

При виде развернутых, увенчанных орлами трехцветных знамен, оркестра, знаменитых шапок императорской гвардии, с которой они не раз сталкивались в баталиях, русские застывают в изумлении. Не решаясь атаковать, казаки в беспорядке отходят. Д’Эрбини разворачивает свой отряд и создает заслон на фланге гренадеров. Он видит уверенного в себе, непобедимого, как и раньше, императора.

Неприятель избегает прямого столкновения. Но вот в действие вступает его артиллерия, которая расположилась на вершине холма. Находясь вне пределов досягаемости ружейного выстрела, русские артиллеристы, корректируя стрельбу, ведут огонь по колонне — легкой и малоподвижной цели. Картечь и ядра пробивают бреши в сплошной стене батальонов. Когда с раздробленными ногами или оторванной головой падает один, другой занимает его место, чтобы сомкнуть ряды и заполнить просвет в строю. Без суеты и лишних слов солдаты переступают через тела павших и, не глядя на раненых, идут дальше, глухие к их крикам, просьбам, проклятиям.

Сержант Бонэ держится справа от капитана; внезапно он сгибается, и падает на колени, схватившись за распоротый осколком гранаты живот. Руками он удерживает внутренности, затем боком валится в снег, умоляя д’Эрбини:

— Мой капитан, прикончите меня!

— Мы не должны останавливаться Бонэ, не должны! Ты понимаешь это?

— Нет!

Бонэ плачет и видит перед собой обмотанные тряпками ноги друзей, которые шагают дальше по обагренному кровью снегу. Драгун сменяют другие гвардейцы, и те тоже проходят мимо, бесчувственные, словно машины. Испытанные в боях, они идут вперед, идут навстречу отбивающимся от неприятеля войскам Даву. Они оставляют позади себя товарищей, слышат одиночные выстрелы, когда кому-либо из раненых удается дрожащей рукой приставить пистолет к виску и нажать на курок. Они продолжают идти вперед. И хотя солдаты избегают смотреть на умирающих, они еще долго будут помнить их мольбы и их проклятия, если только через минуту сами не присоединятся к ним. Они шагают навстречу своей смерти, но вместе со своим императором.

Генерала Сент-Сюльписа ранило картечью в ногу и бедро. Когда в Красном его, бледного от потери крови, уносили на носилках к лазаретным фургонам, он передал командование д’Эрбини:

— Капитан, я доверяю вам остатки бригады.

— Вы считаете, господин генерал, что я уже не способен состоять в личном эскорте императора?

— Думаю, что способны.

— Но мой коллега Пюшо имеет на это больше прав?

— У него две руки.

После того как император прошел через ряды русских войск и вернулся с остатками корпуса Даву, он приказал сформировать из офицеров, сохранивших своих лошадей, особый эскадрон личной охраны. Генералы зачислялись в него на должности лейтенантов, а полковники — старшин. Должности были незавидными, но престижными по своей значимости. Вышедший из боя без единой царапины, д’Эрбини предложил генералу позаботиться об его отощавшей, но энергичной турецкой кобыле. Ему хотелось покрасоваться около императора на настоящей лошади, но Сент-Сюльпис назначил в особый эскадрон Пюшо, и теперь вся слава достанется этому хвастуну.

Д’Эрбини продолжал настаивать:

— Чтобы рубить саблей, мне хватает одной руки!

— Я в этом не сомневаюсь, но у моих бестий Пюшо не имеет такого авторитета, как вы.

— Хорошо, господин генерал.

— Наше ремесло, капитан, это не только блеск.

— Я знаю.

— Держите дисциплину.

— Попробую.

— Не пробуйте, а установите ее.

— Прощайте, господин генерал.

— До свидания, капитан. В Париже я добьюсь для вас повышения.

— Париж далеко.

Так, по долгу службы д’Эрбини превратился в мелкую сошку. Никому не нужны его былые заслуги. Забыты Абукир, Сен-Жан-д’Акр, Элау, Ваграм, забыто все…

Пюшо вставил ногу в стремя и оседлал черную кобылу генерала:

— Передаю тебе моих ребят! Вместе с твоими набирается почти полуэскадрон разбойников.

— Я удержу твоих парней даже одной рукой.

— Ах да, у меня две руки, но надолго ли?

— Vaya con Dios!

Капитан так часто слышал это выражение в Сарагосе, что иногда в трудные минуты оно приходило ему на память. Он переводил его почему-то как «Иди к черту!»

Пюшо пустился рысью в сторону особого эскадрона, который состоял из шести десятков офицеров разных полков, одетых в плащи, меховые шапки, украшенные султаном треуголки. Император готовился отправиться в Оршу по дороге, которая шла через болота и несколько крупных рек, но задачу облегчали несколько уцелевших деревянных мостов. Итальянцы вице-короля Евгения уже освобождали проезд от штатских и отбившихся от своих полков солдат.