Шел снег - [56]

— Подъезжаем, — сказал кучер.

— Куда?

— К Красному, разумеется.

Он указал кнутом в сторону видневшегося вдали скопления домишек с просевшими под тяжестью снега крышами. Непрерывный поток карет и пеших солдат двигался в направлении поселка. А вдоль дороги лежали, словно поверженные статуи, тела людей и лошадей, на которые, как на межевые столбы, безучастно и устало взирали путники. Однако до поселка еще надо было добраться. Дорога с обледенелыми откосами пошла по ложбине вниз, к узкому мосту. И именно там, перед въездом на мост, сцепились осями две повозки, образовав непроходимый затор. Себастьян решил сходить туда и выяснить, в чем дело. Стоило ему откинуть полог, как песик спрыгнул на снег. Недовольный вынужденной задержкой, возница проворчал:

— Вы слишком любопытны, господин секретарь.

Стоявшие на краю обессиленные солдаты рассказали, что из одной повозки выпал бочонок казначейства; от удара о заледеневшую землю с бочонка соскочил обруч, и на дно ложбины золотым дождем посыпались монеты. Но самое интересное заключалось в том, что монеты буквально «озолотили» стадо занесенных снегом замерзших быков. Здесь находились десятки мертвых животных, которые, по всей видимости, во время метели сбились с дороги и, в конце концов, оказались на дне ложбины, но подняться наверх по скользким склонам уже не смогли. Мороз сковал их в самых разных позах: от ужасных до смешных.

Несколько солдат спустили вниз веревки, чтобы осмотреть присыпанный золотом могильник. Они пробирались по льду, хватаясь, как за ручки, за рога быков. Один из солдат рубанул саперным топором по трупу животного, но металл не смог войти в насквозь промерзшую тушу.

В ногах у Себастьяна путался пес Дмитрий и смело облаивал пугавших его мертвых быков. Подскочив слишком близко к краю обрыва, он не удержался на кромке и с жалобным визгом съехал вниз. Себастьяну пришлось лезть за ним, и когда он, хватаясь за корни и камни, карабкался наверх с собачонкой в руках, к нему потянулись руки, предлагавшие помощь. Чувство братства еще не умерло среди солдат императорской гвардии.

Фургоны миновали мост. Уже была ночь, когда они въехали в освещенное кострами биваков Красное. Возницы распрягли лошадей у бревенчатых изб главного штаба, а Себастьян решил проверить, как перенесла дорогу его пассажирка. Свернувшись клубком, девушка неподвижно лежала на папках с бумажным хламом. Он пошлепал ее по рукам, по щекам, однако от этого прозрачная кожа девушки не стала краснее.

— Несите ее к медикам, господин Рок, — посоветовал барон Фен.

Предупрежденный о прибытии фургонов, он ничуть не удивился, когда увидел дочь Сотэ, и даже предложил секретарю свою помощь, чтобы отнести ее в гвардейский госпиталь, где царствовал доктор Ларрей.

— Не стоит беспокоиться, господин барон.

— Ну конечно же! А вдруг на скользком снегу вы со своей ношей набьете себе шишек? А если вывихните кисть? Мне же нужна ваша рука, способная держать перо.

Госпиталь представлял собой огромное крытое гумно, заполненное ранеными и обмороженными гренадерами, которых из последних сил растирали санитары и их добровольные помощники. Себастьян узнал со спины мадам Аврору, которая занималась раненым сержантом, пытаясь снять с него сапоги. У него были обморожены ноги, и примерзшая к сапогам кожа отрывалась лоскутами. Рыжеволосая актриса Катрин с флягой водки в руках сновала среди рядов раненых.

Поручив дочь торговца заботам медиков, Себастьян поговорил с Авророй, которая перевязывала сержанта бинтами из разорванной на ленты нательной рубахи. Орнелла? Аврора не знала о ней ничего кроме того, что та примкнула к группе солдат, отбившихся от своего полка. Лишившись повозки, актеры разбрелись кто куда. Директриса с Катрин нашли приют у артиллеристов и дальше путешествовали на лафете пушки.

Ночью какие-то канальи увели коня капитана д’Эрбини, он нашел лишь обрезанную уздечку. Всем необходим был сон, и воры пользовались этим обстоятельством. Многие уже не отходили от своего имущества ни на шаг и по очереди сторожили лошадей. Капитан переживал свою беду как позор: что может быть нелепее, чем кавалерист; низведенный до состояния пехотинца. Когда он обнаружил пропажу, у него даже не было времени, чтобы обшарить поселок: на площади Красного император собирал боеспособные гвардейские подразделения. Пританцовывая, чтобы согреться, здесь стояли гренадеры, пешие драгуны, тиральеры, и снег падал на их шапки и бородатые лица.

Русские пытались отрезать Наполеона от полков. Потрепанный и обескровленный, первый корпус Даву попал под обстрел армии, десятикратно превосходившей его в численности, но у которой, к счастью для французов, были бездарные командиры. Царские генералы все еще боялись Наполеона, и, несмотря на отступление, одно его имя приводило их в дрожь. Зная это, он сам решил повести в бой отборные войска, рассчитывая личным присутствием воодушевить своих солдат и заставить трепетать врага, выручить преследуемые части и соединиться с ними.

Император прибыл пешком, опираясь на березовую палку. Он был одет на польский манер в украшенный золотыми брандебурами зеленый меховой плащ, подбитые мехом сапоги и кунью шапку, отороченную лисьим мехом и подвязанную лентой. Он обратился к гвардейцам с речью, слова которой передавались из уст в уста и дошли до сердца каждого солдата. Д’Эрбини запомнил лишь одну фразу, но она воодушевила ею: «Довольно быть императором, пора стать генералом!»