Шел снег - [11]

— Господа! Перед вами великий Виалату! Тот самый, кто донес до самых окраин империи голоса наших писателей, классиков и неклассиков! Я — комедиант, трагик, певец, актер! Все искусства слились во мне! Я — единственный и неповторимый!

Тем временем за ним выросли новые фигуры. Зазвучал хорошо поставленный властный женский голос: «Богом клянусь! Да здравствует император!»

— Так, всем выйти на свет! — сердито приказал повар, который на все любил смотреть ясным и трезвым взглядом. Злился он еще и от того, что так и не нашел себе запасную плиту.

Возле ряженого римлянина стояли щуплый юноша в жестяных средневековых доспехах и невысокая женщина лет сорока, а может, и больше. То была мадам Аврора, директриса труппы бродячих комедиантов. За этой троицей топтались еще пять человек.

— Как хорошо, что вы уже здесь, — сказала мадам Аврора. — Нам осточертело в этом мерзком укрытии. Но вы только посмотрите! Мы все-таки умудрились спасти доспехи Жанны д’Арк, каску Брута и тогу Цезаря!

— А как вы оказались в этом дворце? — удивленно спросил Себастьян.

— По заказу графа Ростопчина мы целую неделю репетировали историческую пьесу мадам Авроры, — ответил Виалату. — Граф предоставил нам зал в Кремле. Но все полетело вверх тормашками в третьем акте.

— Это как?

— Жуть, что тут было, — вступил в разговор юноша в доспехах. — Ужас, паника! Мы, знаете ли, здесь неподалеку — прямо за базаром — дом снимаем у одного итальянского коммерсанта. Но туда нам было не дойти. Кругом народ, безумие, паника, плач, вопли… Нам надо было где-то укрыться.

— А дальше что? — спросил Себастьян.

— Нам ничего не оставалось, как спрятаться прямо здесь, — стал пояснять Виалату, поправляя тогу. — Французам появляться на улице — смерти подобно.

— И что же? Вы не понимали, что это случится?

— Мы понимали только свои тексты, — парировала Аврора, задетая бестактностью вопроса.

— Странно, однако… — удивился Себастьян.

— Молодой человек, нам вполне достаточно искусства, — невозмутимо сказал Виалату.

— Мы были полностью поглощены нашими ролями, — послышался сзади тихий девичий голос. — Вы знаете, это так восхитительно — играть роль.

— Нет, не знаю, — ответил Себастьян, пытаясь разглядеть в полумраке артистку. — Как-никак идет война.

— Мы жили только нашей пьесой…

Себастьян высветил факелом наивную простушку, чей голос его явно заинтриговал. На ней была прямая кофточка с короткими рукавами, перкалевая юбка на античный манер и высокие кожаные сапоги со шнуровкой. То была мадмуазель Орнелла, черноокая брюнетка с вьющимися волосами и длиннющими ресницами. Она чем-то напомнила ему замечательную актрису, игравшую в спектакле «Триумф Трояна» недоступную мадмуазель Биготини, которую осыпал дукатами какой-то венгерский меценат…

В руках Себастьяна задрожал факел. Гренадер, опасаясь, как бы тот случайно не поджег деревянный шкаф, забрал у него факел и спросил:

— Так что будем делать с вашим столом, господин секретарь?

— А, да, да, конечно…

Император был раздражен. Его настроение колебалось между яростью и меланхолией. В шесть часов вечера он без всякого аппетита съел котлеты и устроился в красном сафьяновом кресле, закинув ноги на барабан. Бонапарт молча смотрел, как слуги выгружают его походную кровать и складную мебель в кожаных чехлах, доставленную на осликах. На пороге единственного приличного особняка, где ему предстояло ночевать, сидел его первый мамелюк Рустам и чистил пистолеты, стволы которых были украшены стилизованной головой медузы. Стрелял он из этих пистолетов только по воронам.

Приближалась ночь. На биваках под крепостными стенами и в долине загорались костры. После выпитого стакана шамбертена, разбавленного ледяной водой, Наполеона стал душить сухой кашель, от которого он не мог усидеть в своем кресле. Доктор Юван, как всегда, был рядом. Как только приступ кашля прошел, доктор посоветовал немедленно идти отдыхать, а после переезда в Кремль регулярно принимать горячие ванны. Здоровье императора ухудшалось. Накануне Бородинской битвы адъютант Лористон прикладывал ему на живот мягчительные компрессы. После взятия Можайска из-за полной потери голоса Бонапарт писал свои распоряжения на бумажках, но прочитать его каракули было не так-то просто. Он стал полнеть, из-за отека ног не мог много двигаться. Все чаще и чаще он засовывал руку под жилет, чтобы пригасить болезненные спазмы между желудком и мочевым пузырем. Он с трудом мочился, каплю за каплей выжимая из себя мутную, темную жидкость. От физических недугов Наполеон становился агрессивным, как туберкулезники Робеспьер, Марат, Руссо, Сен-Жюст, как горбуны Эзоп, Ричард III, Скарон.

— Ну что же, Констан, — сказал он своему слуге, — пойдем, надо слушаться этого чертового шарлатана.

Охарактеризованный таким образом, доктор Юван помог Наполеону встать, и вслед за Констаном они направились в дом, по старенькой лестнице без перил поднялись наверх. Там император обнаружил свою привычную мебель: два табурета, письменный стол с множеством свечей, кровать с шелковой зеленой ширмой. Констан помог ему снять сюртук. Принесли кресло, в которое Бонапарт тут же упал, бросив на пол шляпу. У него было круглое лицо отладкой, как слоновая кость, кожей и тонкими выразительными чертами, словно на скульптурах Микеланджело; редкие волосы были коротко подстрижены, небольшая прядь завивалась на лбу в виде запятой.