Шёл разведчик по войне - [83]

— Носатый.

Вовка ему даже не головой, а одними глазами кивнул и тот тихо и неприметно исчез. Появился также тихо и незаметно, как исчез и опять же молча переглянулся с Вовкой и кивнул. А когда «носатый» вышел из дома, Вовка сказал.

— Миш, мы сейчас в другое место пойдём играть. Тебе туда нельзя. Ты не обижайся…

Обидеться Миша не обиделся, вдруг и на самом деле это вражеский агент, заподозрит ребят, его здесь запомнит, а там, за линией фронта, опознает. Зачем это нужно? Поэтому, лучше чтоб не запомнил, а ещё лучше — не видел. Но всё — таки, если по честному, царапнула его отставка по самолюбию.

А у Дергачёвых всегда есть вода. Много воды и водогрей дровяной, можно даже в ванну, почти до половины воды набрать и помыться. Папа их, дядя Ваня погиб под Красным Селом. Старшая дочка Вера, ей уже девятнадцать, боец МПВО и у неё жених есть, краснофлотец с крейсера «Киров», наводчик второй башни главного калибра Валентин Сергеевич Васильев.

В квартире у них, в ванной под потолком установлен огромный бак, Валентин где — то раздобыл и со своими товарищами — краснофлотцами затащил в квартиру и укрепил в ванной под потолком. Теперь как только дают воду, они первым делом заполняют бак и поэтому всегда с водой. И на питьё и на мытьё хватает.

А раньше воду очень экономно расходовали, ясное дело, не из крана течёт, на себе носить надо. Раз в неделю устраивали банный день, мылись в корыте. Потом в этой же воде бельё стирали, а остатками пол мыли.

И ещё немаловажный момент, на крейсере частенько собирают рыболовную команду, которая ловит рыбу для экипажа, Валентина постоянно включают в её состав. А он всегда находит возможность закинуть невесте авоську свежей рыбы.

Этажом выше, как раз над ними живёт медсестра Юлия, живёт, как она говорит, теперь за двоих, за себя и за дедушку.

Дед её, по профессии сварщик, человек крепкий и мастер на все руки отдавал внучке с начала блокады часть, а с октября половину своего пайка. В ноябре и декабре, в самое голодное время, хотел было отдавать весь паёк, но прикинул, что так быстро умрёт, а чем дольше проживёт, тем дольше сможет подкармливать внучку.

Внучка протестовала, но дед где хитростью, где уговорами.

— Я старый, мне много не надо. И работа у меня сидячая, — подкладывал ей кусочки.

В начале зимы Нина поступила на курсы медсестёр в 1–й Ленинградский фельдшерский техникум на Карла Либкнехта[34] дом 18, ходить было не очень далеко, живут они на том же проспекте Либкнехта между Кировским и Карповкой возле больницы. А это не малое дело, силы свои невеликие, блокадники где только могли, старались экономить. С той поры получала уже не иждивенческую, а рабочую карточку, однако дед продолжал её подкармливать. И слабеть. Силы его таяли, и уже на сидячую работу их недоставало. Чтобы не падать он сварил себе стул с наклонённой вперёд спинкой и с барьерчиками по бокам сиденья, к спинке прикрепил лямки. Когда садился накидывал их себе на плечи, стягивал проволочной скобой на груди и повисал на них над свариваемой деталью.

В аудиториях техникума было холодно, стёкла вылетели от обстрелов и бомбёжек. Через день, через два кто — нибудь из девчонок не приходил на занятия, значит, сил у них уже не было. Не появилась на занятиях и Наташа Баскова, с которой Юля подружилась. Пошла на Васильевский проведать Наташу и других сокурсниц. Зашла в общежитие, холод, запустение, на полу лёд, в коридоре мёртвые, в комнатах мёртвые, на лестнице мёртвые. У кого лица открытые, на тех плоти нет и кожи мало, лишь черепа голые — крысы объели. В одной комнате из — под кучи одеял и другого тряпья светятся голодным блокадным блеском два огромных глаза в глубоких чёрных глазницах, Наташа Баскова. И голод в её глазах, и обречённость, и мольба о помощи. Но ничем Юля помочь ей не могла, у самой ничего не было. Посидела немножко рядом, отдохнула, простилась с Наташей и пошла обратно.

За несколько дней до Нового года, от голода умер преподаватель, во время лекции. Повесил плакат на штатив, сел обратно на стул, взял указку, поднял её к плакату и упал. Бросились к нему девчонки, но помочь уже ничем не могли.

Дед умер в марте сорок второго. Накануне зашёл к Дергачёвым и попросил тётю Марию.

— Маруся, завтра я на работу не пойду, я помирать буду.

— Да что ты, Алексей Зиновьич, Христос с тобой! Поживёшь ещё.

— Нет, всё уже. Жизненные силы мои закончились. А к вам всем просьба огромная — присмотрите за моей Юлькой, пока родители её с фронта возвратятся.

Тётя Маня налила ему кипятку из самовара. Взял в трясущиеся руки кружку, пил медленно, небольшими глотками, трудно сглатывая. После каждого глотка ставил кружку на стол, отдыхал. И тётя Маня поверила — скоро умрёт, но усомнилась, что завтра. Однако, следующим вечером Юля, едва вернувшись из техникума, прибежала к ним с круглыми перепуганными глазами и сказала два слова.

— Дедушка умер.

Алексея Зиновьевича завернули сначала в простыню, потом в байковое одеяло, обвязали верёвкой, но везти на кладбище сил у Юли не было. Дождались ночи, отвезли к Карповке и потихоньку спустили в полынью пробитую фашистским снарядом.