Шёл разведчик по войне - [84]

Курсы она закончила в мае, просилась на фронт, но не взяли, не было ещё семнадцати лет. Оставили в городе, направили на работу в детский госпиталь.

Рассказывала Юля как приходили к ним в госпиталь делегаты с фронта. Уже в коридоре они с болью оглядывались на раненых ребятишек с перевязанными головами или руками, или идущих на костылях. Но когда вошли в палату, то похоже, что такое видеть они не были готовы. В большой палате три ряда коек, а на них дети с измученными болью и страданиями лицами, кто без рук, кто без ног, кто в гипсе и у многих сквозь белые бинты на культях проступает алая кровь.

Ребятишки обрадовались их приходу. Просили рассказать о боях, как они на фронте бьют фашистов и внимательно слушали. О себе рассказывали мало и практически каждый, с кем говорили, просил без пощады бить фашистскую гадину, очистить родную страну от оккупантов.

Но для военных с передовой, которые каждый день видели смерть, ранения и увечья, зрелище было непосильным. Первым, как только вышли из палаты, не выдержал пожилой солдат. Он не стеснялся слёз, сжимал кулаки и шёпотом повторял:

— Мсти — ить! Мсти — и — ить!

Следом затряслись плечи у политрука. Дольше всех держался, не хотел проявлять своих чувств, самый молодой из них, старший лейтенант. Стоял, опустив голову, бледный и молчаливый стиснув зубы до хруста, но слёзы его не спрашивались, текли по щекам непрерывным потоком и частыми каплями падали на пол.

Справившись с собой фронтовики пошли по другим палатам, поговорить с ребятишками, подбодрить их. Сопровождающий из райисполкома напомнил.

— Спектакль через полтора часа, а нам ещё надо успеть пообедать и добраться до театра.

Фронтовики посмотрели друг на друга, покачали головами и за всех ответил политрук.

— На спектакль мы не пойдём. Отсюда возвращаемся на фронт. Немедленно.

Этой весной шёл Миша к Дергачёвым, погода была прохладная, но ярко светило солнышко. Немцы обстреливали город, снаряды ложились южнее, за Невой, поэтому люди спокойно шли по проспекту и прилегающим улицам. Вдруг снаряд ударил невдалеке, земля вздрогнула, в одном из полуразрушенных домов упало межэтажное перекрытие. Клубы рыжеватой пыли поднялись над домом и хлынули из оконных проёмов. Засвербило в носу, запахло известью, штукатуркой, толчёным кирпичом.

Когда тяжёлая пыль немного поосела, солнечные лучи ярко высветив лёгкие взвеси упёрлись сквозь оконные проёмы в землю. Будто огненные ноги гигантской машины или золотые вёсла громадного корабля.

Но если в мирное время подобная красота вызвала бы у Миши восторг и восхищение, то сейчас вскипели злость и ненависть к врагу.

— Суки фашистские! Понастроим мы вам гробов! Нет, обойдётесь, ещё тратиться на вас. И так всех похороним.

Вместе с пылью вынесло из дома тетрадный листок и воздушным потоком доставило Мише чуть не в руки, поймал на лету. На листке два высоких красноармейца со звездами на касках бьются с немецкими танками, размером не выше пояса тем красноармейцам. Первый красноармеец уже метнул гранату, и взрыв её, больше похожий на куст ольшаника, разрывает гусеницу одному танку. Второй выстелил из пушки, снаряд ещё в воздухе, но летит точно под башню другого танка. Недолго жить осталось и этому фашисту. А чтобы не было сомнений в том, куда именно попадёт снаряд, траектория его от ствола пушки до уязвимого места танка обозначена пунктиром.

Над танками, в правом верхнем углу неровными печатными буквами, в две строчки, выведено детской рукой: ШЛИ СОЛДАТЫ ПО ВОЙНЕ А ЗА НИМИ ТАНКИ.

— В Мойку из Фонтанки, — добавил от себя Миша.

Добавил и листок отбросил, ничего интересного, много таких рисунков в блокадном городе. Но первая строчка зацепилась за ум и вертелась там, требуя продолжения. «Шли солдаты по войне… шли солдаты по войне…»

Шли солдаты по войне,

А за ними дети…

Дети… дети…

Выдали за это им,

По большой котлете.

Котлету, особенно большую было бы ой как хорошо, да стих из — за неё вышел дурацкий. И потом, он не солдат, а тоже «по войне» ходит.

Шли ребята по войне…

Шли мальчишки по войне…

— Следом фрицы на слоне, — рассердился на себя Миша. — Мальчики с мамами по паркам и садикам за ручки взявшись прогуливаются, а на войне солдаты, командиры и разведчики.

Шёл разведчик по войне…

Да почему же по войне? Вот привязалось детское слово. Разведчик по вражеским тылам ходит.

Шёл разведчик по тылам…

А за ним гестапо.

Не поймаете его…

Он ведь вам не лапоть.

Во! Здоровски! Получилось стихотворение. Впрочем, нет, не то. Верно, что шёл по тылам. А по чьим? По своим, что ли, за грибами и за ягодами?

Шёл разведчик в вражий тыл,

А за ним гестапо…

Чепуха какая — то, чепуховская чепуха и чепуховина. Какие же это олухи операцию готовили, если разведчик во вражий тыл только выводится, а гестапо уже следом? Бабушки — пенсионерки из банно — прачечного комбината? Типа того.

Нет, не то, стихотворение какое — то не боевое получается. Помаялся ещё, до конца пути, но лучшего ничего не выдумалось. Пообещал себе в будущем обязательно сочинить настоящее, хорошее стихотворение про разведчиков.

Может быть сейчас досочинить, все равно лежит без дела?

Но тупо и равнодушно перекатывались слова в голове и не оживало стихотворение. А вместо него, лезло в голову слышанное ещё до войны от дворового балагура дяди Жени, который знал множество всяких баек и прибауток: «Исходя из теории градации, мы не можем игнорировать тенденцию парадоксальных явлений, но…» А что дальше за «но» — забыл. Чепуха какая — нибудь. Но всё равно интересно. Может быть самому придумать? Нет, надо бы вспомнить, интересно у него там закручено…