Шёл разведчик по войне - [42]

— Ай — я — яй, какие озорницы, — покачала головой баба Хеля.

Дома весь «воспитательский состав» родители вицами отстегали, этак деток и опоить недолго. А с другой стороны посмотреть, что с них спрашивать, соплюхи ещё, самой старшей воспитательнице двенадцать только исполнилось. А с двенадцати в няньках редко держат, с двенадцати уже в поле работают.

И ещё на чистой странице приложили руку Светы и обвели её карандашом. А в середине написали: «Родным и любимым дедушке Эйнору и бабушке Хеле от внучки Светланочки».

— Ласточка моя, рученьку бабушке прислала, — умилилась баба Хеля и опять всплакнула. — Мне бы самой прочитать, в руках подержать. Я бы тогда и то, что она хотела написать, да не написала, на том листе прочитала. Но и за то спасибо. А рученьку Светочкину ты мне обязательно принеси.

— Принесу, когда можно будет, — пообещал Микко.

— Принеси, сыночек, обязательно принеси. А не писала Галя, крестили они Светочку?

— Нет, про это ничего не написано.

Баба Хеля вздохнула и с сердцем и болью сказала.

— Будь он проклят, и трижды проклят тот, кто войны затевает. Как же так можно! Племянник в финской армии, а зять в русской. Племянник хороший человек и зять замечательный, и подружились они, когда зять здесь был, в обнимку по деревне ходили. А сейчас им друг в друга стрелять? И мы, старики, на родную внучку посмотреть не можем… Господи, да что ж это такое на белом свете творится?!

Письмо в этот раз не взял, сказал, что на ту сторону пока не собирается, а когда соберётся, то зайдёт, возьмёт. А если не сможет зайти, то что ей, тете Галине, от них отписать.

— Напиши, живы мы и здоровы, чего ей и всем им желаем. Приветы всем передавай, и свату, и сватье, и всей родне, а Светочку, кровиночку, рыбоньку нашу, пусть от бабушки и дедушки поцелуют. Продуктами обеспечены, не голодаем. Слава Богу, у отца здоровье есть и заказы. Было бы и лучше, да с материалом плоховато, сухого дерева нет. Тётя приболела немного, спина у неё болит, поясница застуженная. Коза ещё доится, но в феврале запускать собираемся. Куры несутся, да по зиме какие ж яички. Скучаем и не забываем их. И напиши, чтоб обязательно крестили девочку. Так и напиши. Строго напиши: «Пока вы её не окрестите — вы ей не родители».

Ещё раз, вкратце, повторила всё, что нужно написать.

— Да от себя ещё добавь, что б она не сомневалась, не выдумываем мы, не успокаиваем её, всё у нас хорошо. И не ленись, пиши про всё, что видишь, про нашу жизнь подробно.

Пообещала потом, когда Микко будет уходить, ещё раз напомнить ему содержание письма, чтобы лучше запомнил. И заторопилась.

— Пойтту сестру проветтаю, — от юности и до преклонных лет прожившая сначала в Петербурге, а затем в Ленинграде, она так и не избавилась от акцента. — Тым из труппы утром сол, но не виттела, стоп она во твор выхоттила. А втера опять на поясницу саловалась.

— Погода испортится, — согласился дед Эйнор. — Мне тоже ноги крутит. Особенно колени.

— Ну, я посла.

Дед спросил.

— Надолго?

— Побутту. Ей отной кучно.

— А если засидишься, что нам есть?

— Сто хотитте, то перитте. На кухне картоска. Риппа в туховке. — И видимо измаялась ломать язык неудобными для неё русскими звуками, перешла обратно на финский. — Яичек немного в корзине. На масло обменять отложены, да ладно уж, скушайте по одному. Есть захотите, найдёте что, еда в доме есть.

Они нередко так и разговаривали: дед говорил по — русски, а баба Хеля отвечала ему по — фински. А Микко употреблял оба языка, в зависимости от того, с кем разговаривал.

— Найдём, — согласился дед. — Ты бы к Марии зашла…

— К какой Марии? — Баба Хеля склонила вбок голову, удивленно приподняла одну бровь, прикинулась непонимающей.

— К какой, к какой… Известно к какой… К Мюхинен Марии. Гость же у нас, известие доброе принёс.

— Гость уже накормлен. Ещё захочет — найдём чем покормить. Не понимаю, зачем к Марии идти?

— Бутылочку возьми, ликиору сделаем — по — русски дед Эйнор говорил чисто, но в некоторых, наиболее торжественных словах вместо «ё» выговаривал «ио». Хотя совершенно правильно произносил слова обычные, например: вёдра, ёлка.

— Не понимаю… Зачем мальчишку самогоном поить?

— Не дразнись, мать, не серди меня…

— Ладно, зайду, — осчастливленная письмом баба Хеля была милосердной.

И видно было, не в терпёж ей больше дома быть, хочется новостью, известием от дочки поделиться.

Баба Хеля вернулась поздно. Принесла обещанную бутылочку. И для Микко гостинец, немножко рахкамайто[17]. Дед в кружке запарил горсть сушёной малины, когда ягоды разбухли и влага поостыла, размешал в ягодах столовую ложку мёда и влил, точнее будет сказать, медовую жидкость перелил, а ягоды протолкнул в бутылку с самогоном. Несколько раз встряхнул бутылку и поставил в холодок. К утру такой вот, нехитрого приготовления «ликиор» должен созреть.

Утром, когда Микко проснулся, старики собирались за стол.

— Умывайся и тоже садись, чтоб второй раз на стол не собирать, — позвала баба Хеля.

Стол, если бы не было молока, смело можно назвать скудным. Постные щи, варёная картошка, квашеная капуста да солёные грибы. И молока у них было не вдоволь, продавали его, либо меняли на другие продукты. Это сегодняшний утренний удой баба Хеля решила оставить для себя, точнее ради Микко.