Шёл разведчик по войне - [10]

Пусть ярость благородная

Вскипает, как волна

Идёт война народная,

Священная война.

Лица у всех встречных, и у военных, и у штатских худые, серые, усталые; сжатые губы, озабоченные глаза, взгляд их сосредоточен и направлен внутрь, вглубь себя. Разговоры, если случаются, немногословны. И в основном, о войне. И усталый, ещё не ведающий своей судьбы Миша, одолевая усталость, идёт по не менее усталому и так же не ведающему предстоящей блокадной судьбы Ленинграду.

Возле домов, в незанятых под огневые точки подворотнях, стоят девушки со звездочками на беретах, с красными повязками на рукавах и с противогазными сумками через плечо. И забыв о своих объектах смотрят на южную половину неба: оттуда резкий, бьющий по ушам грохот зенитной пальбы, там умело лавируя между аэростатами и удачливо уклонясь от зенитных хлопков, юлит немецкий истребитель. Прохожие, кому позволяет время, останавливаются посмотреть, чем закончится фокусничанье немца. И кто остановившись, кто на ходу, даже женщины, посылают ему злые и очень злые пожелания и грозят кулаками.

Уменье немца подвело или забыл он, что нельзя судьбу искушать и за то удача от него отвернулась, — зацепился самолет крылом за трос аэростата, тут же и залп зенитки подоспел. И за криками ленинградцев: «Ура!», развалился самолет на части и летчик полетел вниз вначале комком, а затем завертело его, закрутило, распластался, раскинул руки и ноги во все стороны. Может быть ранен был, или контужен, а может и мёртв уже, но так и не раскрыв парашюта, пропал за крышами домов.

— Отлетался, сволочь, обрезали тебе крылья! — Подвёл итог пожилой мужчина с большими седыми усами. — Дайте время, не только крылья пообрезаем, но и всем вам головы оторвём. — Поднял за лоб, чуть не до темени, до того низко надвинутый козырёк кепки и зашагал, твёрдо ставя ноги на панель.

Взбодрившись от увиденного, Миша прибавил шагу.

Вот и улица. Метров триста по ней и его переулок. На углу раньше стояла тележка мороженщицы и родители, чаще папа покупали ему мороженое. Мама тоже была не прочь побаловать сына, но боялась, не простудил бы горло ребёнок и поэтому покупала конфеты. Этой весной стали продавать новое мороженое, Мише особенно понравилось в вафельных стаканчиках и в бисквитах. Мороженое он любил и если была возможность, ел не сразу, ждал когда оно немножко подтает и пропитает стаканчик. Только тогда получалась самая настоящая вкуснятина.

Перед войной его родители, как впрочем и все ленинградцы, часто ходили в кино, в театры, в гости и приглашали друзей к себе. В Европе шла война, и естественно, никакая вечеринка не обходилась без разговоров «о международном положении». Австрия, аншлюс, Чемберлен, Деладье, Чехословакия, предательство — нередкие слова в застольях. Войну предчувствовали, внутренне к ней готовились. Нередко вспыхивали споры. Молодые, преимущественно военные, пророчили коротенькую войнушку «малой кровью, могучим ударом» и на чужой территории. Люди пожилые, особенно хватившие «империалистической», с сомнением покачивали головами: если не дай Бог с немцами война, то с ними так просто не справишься — германец воевать умеет. Комсомольцы героически пели: «Если завтра война, если завтра в поход…»

И все надеялись — обойдётся.

Потому что не оставалось ничего кроме надежды, всякий внимательно присматривавшийся к обстановке видел — страна к масштабной и затяжной войне не готова. И потому надежда заменяла уверенность. Надеялись, что Советское правительство удержит страну в стороне от войны, изыщет такую возможность. Хотели верить этому и верили. Хотя международная обстановка — оккупация Дании, вторжение в Бельгию, Голландию, Норвегию, Грецию, Югославию, падение Парижа, бомбардировки Англии, концентрация немецких войск вблизи советских границ и размещение их в Финляндии — указывала совсем на иное.

Всё быстрее и быстрее, чем ближе к дому, тем быстрее идёт Миша. В свой переулок уже вбежал. И остановился: вместо дома — груда кирпича, штукатурки, искорёженного металла. В сторонке сложенные штабели: целые брёвна отдельно, доски отдельно, ломаные брёвна в кучу, на дрова. Даже щепок и дранки небольшая копёшка набрана.

Направился к развалинам, но его остановила женщина с повязкой на рукаве и противогазом через плечо.

— Эй, малый! Тебе что здесь нужно?

— Это мой дом. Здесь мы жили. Здесь мои родители…

— А ты чей будешь? Откуда взялся?

— Метсяпуро. От бабушки пришёл.

— Мицапуров?.. Нет, про Мицапуровых не помню, погибли или живы. Народу много погибло. Бомба все перекрытия пробила и взорвалась в подвале, в бомбоубежище. Считай, никто не уцелел. Ты сходи к участковому, он сейчас в домоуправлении размещается. Мало ли что могло случиться, может твоих, на счастье, в тот раз дома не было. Да поторопись, он долго на месте не сидит.

— Метсяпуро… Метсяпуро… — участковый посмотрел в журнал. — Ага, нашёл. Метсяпуро Вейно Яковлевич… Метсяпуро Анна Матвеевна… Погибли. Тела отправлены на общее захоронение… Такие вот, Миша, дела невесёлые. Война, одним словом.

И не давая мальчику времени опомниться и заплакать.

— Бабка твоя где живёт? Надо вас как — то определять. Сейчас будем думать как тебя с бабушкой на Большую землю отправить.