Шехерезада - [144]

На протяжении второй ночи в великой пустыне Нефуд барханы становились все ниже, пески мельче, светлее; сразу после рассвета их обнадежил первый признак спасения: лениво порхавший над головами рябок, выпустивший из клюва струйку воды, брызнувшую на кожу. Не чувствуя собственных тел, ни головы, ни ног, они карабкались по пыльным сыпучим барханам, оставив позади Сафру, в своем маниакальном стремлении к жизни; кубарем скатились с гребня, непонимающе щурясь на бак, обмазанный известкой, превосходивший великолепием любую багдадскую мечеть. Ринувшись к нему с проворством охотников за сокровищами, обнаружили, что внутри бак разгорожен на секции, разделенные крестообразными столбами, в каждой имеется несколько скважин, открывавшихся в расположенный ниже резервуар. Бросились к ближайшей, вцепились в кожаные ремни, начали поочередно их перехватывать, вытаскивая ведро целую вечность. Тепловатая вода выплескивалась через край на запыленные руки, они черпали ее горстями, жадными глотками, пили горьковатую жидкость, которая сквозь воспаленные горла текла в желудки, превращаясь в пар; плескались, едва не теряя сознание от первого потрясения, а когда поглотили достаточное для возвращения к жизни количество жидкости, чудесным образом оросили пищеварительную систему и вышли наружу, вдыхаемый воздух уже не казался смесью супа и солнца, на спинах уже не висели раскаленные камни; пот снова, как слезы, выступал из кожи.

Все еще нетвердо держась на ногах, окружающее воспринимали абстрактно. Какой-то странный оазис, полностью лишенный растительности, будто после большого пожара, населенный на удивление радостными кочующими бедуинами. И когда им, присевшим у насыпи в жидкой тени скелетообразной пальмы, предложили поесть, у них не было сил выразить благодарность, даже отказаться (желудки не совсем были готовы к принятию пищи), они просто безмолвно поклевывали крошечные кусочки красной ноздреватой арбузной мякоти и жаренного на углях ягненка, неотрывно наблюдая за происходившим вокруг, словно троица сонных тупых бабуинов, пристроившихся на скале над базаром.

Они едва заметили, едва узнали ибн-Ниясу, маленького спорщика-бедуина, впервые встреченного в Куфе, но почти не удивились его присутствию, не желая раздумывать, что это значит. Фактически еще долго ничего не понимали, кроме того, что выжили чудом, выскочили из кипящего котла, навсегда преображенные, навеки закаленные. Непрошено возвращавшиеся болезненные воспоминания о пережитых бедах казались столь страшными, что воспринимались попросту осколками ночных кошмаров.

Верблюдица — их спасительница — жадно пила из корыта, ела арбузные корки; веселые бедуины кормили ее с рук финиками; со временем она вернулась с довольной улыбкой и по-хозяйски встала над выжившими людьми, чувствуя себя лучше всех и живо напоминая о Зилле. Но как бы память о мальчике ни побуждала их к действиям, они не знали, что можно было сделать. О местонахождении Шехерезады по-прежнему ничего не было известно. Неизвестно было даже, жива ли она — если похитители верны своему слову, то, не получив до сих пор выкупа, наверняка убили ее. Какие у спасателей шансы? Куда им направляться? Оставалось сидеть в изнеможении, провозглашать хвалу милосердному Аллаху, терпеливо ждать, пока он еще что-либо предпишет, или пока им самим хватит сил предписать себе что-нибудь. Тень ушла, они очутились на солнце, почти того не замечая.

Ибн-Нияса выскочил перед ними, сдерживая улыбку.

— В пустыню уходил один мужчина с наглазной повязкой, вернулся другой, — заметил он, имея в виду Юсуфа, который носил теперь на себе драгоценность. — Как я понимаю, мои советы в конце концов пригодились?

Кажется, он обращался к Касыму как к главному, но смотрел на него одним сверкавшим глазом только Юсуф, абсолютно не расположенный к шуткам.

Ибн-Нияса дрогнул под грозным взглядом, сразу же осознав неуместность своего замечания, поняв, что люди претерпели страдания, над которыми недопустимо иронизировать, и немедленно отступился.

— Извините меня… — с трудом вымолвил он, задохнувшись. — Видно, вы понесли, потери? — И, правильно истолковав последовавшее молчание, пробормотал с сожалением; — Да упокоит Аллах души погибших. — Смущенно потупил взор, проклиная себя за неделикатность, и решил подтвердить свою добропорядочность.

— Это я велел подать вам еды, — сообщил он. — Сердце мое не лишено сострадания. — И, опять не дождавшись ответа, затараторил: — Вы в лагере аль-Шакук на дороге Дарб-Зубейда, принадлежащем бану Салама, которого вы тут увидите. Если вышли из пустыни Нефуд, то воистину вам улыбнулся Аллах.

Трое выживших даже на него не взглянули.

— Караван достопочтенного шейха Замахдана прошел, — смущенно растолковывал он, — и направился в земли, где мое присутствие нежелательно по неким причинам, которых уточнять не стану, поэтому я остался здесь праздновать смерть Калави, духа пустыни.

Тут они наконец вопросительно на него посмотрели.

— Ах-х! — с удовлетворением вздохнул ибн-Нияса, радуясь, что его в конце концов признали. — Вы не слышали добрых вестей, в которые вам, может быть, будет трудно поверить. Однако это истинная правда. Демон убит глубоко в пустыне позапрошлой ночью, заколот мечами Бухтура. Вести доносятся до жителей пустыни быстрей любой птицы. Говорят, когда голова его скатилась с плеч, он превратился в огненный столп.