Шебаршин. Воспоминания соратников - [9]

Мои попытки что-то выведать об этом феномене шеф всегда тактично пресекал. Сомнения он, конечно, не развеял, а лишь усилил. Но я успокаивал себя: было бы странным, если бы такой опытный человек позволил себе задушевные разговоры на острые темы. Поэтому его мысли на этот счет приходилось реконструировать в основном по его замечательным книгам и по отдельным репликам и жестам…

Так, при отсутствии каких-либо серьезных возражений или опровержений со стороны шефа, как мы его всегда называли, я, в частности, пришел к убеждению, что главная загадка начала девяностых годов прошлого века — это как В. А. Крючков оказался в руководстве заговора и почему просчитался, невольно подставив всех нас. И что разгадка — в сговоре между всеми видными политическими фигурами того времени о тактическом союзе, который развалился сразу, как только запахло порохом, властью и огромными деньгами. Об этом позднее написал и Леонид Владимирович, который, похоже, и сам терялся в догадках: «Нет объяснения тому, как человек, непосредственно участвовавший в венгерских событиях 56-го года, наблюдавший в качестве помощника Ю. В. Андропова за Чехословакией в 1968 году, причастный к афганскому перевороту 79-го года и введению военного положения в Польше в 1981 году, как деятель такого опыта мог оказаться столь беспомощным 18–21 августа 1991 года?».

Убежден, что, будучи глубоко скромным человеком, шеф так и не осознал, что оставил нам не только уникальную и ценную политологическую формулу мотивов и действий В. Крючкова, но и точный слепок модели поздней советской власти. Вот его слегка аннотированный вариант: неуемное желание навести порядок в делах государства, преувеличение роли КГБ как единственного дееспособного института власти; искренняя тревога по поводу краха государства и традиционных ценностей, слепая вера в непоколебимость и вечность таких символов, как Ленин, Октябрь и социализм; всеобщая растерянность и беспомощность в лагере социалистических традиционалистов; укоренившееся за годы советской власти властолюбие и честолюбие, атмосфера аппаратных хитростей и интриг, замкнутость, закрытость при кажущихся коллегиальности и корпоративности; окаменевшая форма некогда живой и сильной идеологии, неспособность к диалогу и компромиссам; утрата реального представления о процессах в стране и в мире, восприятие современного мира как скопления конфликтующих или сотрудничающих политических сил и деятелей, сложной паутины интриг, а народа — как предмета заботы и манипулирования, но отнюдь не участника исторического процесса.

Это лишь отдельные мазки талантливо написанного шефом политического пейзажа последних советских лет. (К сожалению, пейзаж меняется медленно.) Во всяком случае, все это можно смело использовать в учебниках обществоведения как часть нашей новейшей истории. Внимательное прочтение самого Шебаршина дает ответ на многие вопросы, в том числе на недобросовестные спекуляции о его воззрениях и личной роли в событиях 1991 года. Тому, кто знал его лично, подобные измышления просто в голову не приходили. И лишь те, кто не знал либо очень хотел всячески дистанцироваться от КГБ, позволял себе бестактные и прозрачные намеки, к примеру, что Л. В. якобы верный ученик В. Крючкова, его ставленник и т. п. Вот, пожалуй, и вся суть давно канувшей в лету интриги вокруг Л. В. Шебаршина как личности яркой и незаурядной.

Мы хорошо помним, как бурлила встревоженная мутными потоками перестройки общественная мысль в нашей штаб-квартире в конце 1980-х, какие шаги предприняло наше руководство, для того чтобы выпустить пар, канализировать в законопослушное русло: социологические опросы, адресная работа с сотрудниками, ужесточение хранения оружия, контакты с общественностью и многое другое, что незаслуженно забыто или искажено. Ценно уже то, что мы тогда не взялись за оружие (а руки ведь чесались!). В том огромная личная заслуга шефа и его «замполита» — секретаря парткома С. Г. Надуваева. С этим открытым, честным и мужественным человеком довелось тесно общаться еще в Афганистане, где он вел многотрудную работу секретаря парткома нашего Представительства — огромного и разномастного коллектива в сотни штыков.

Итак, порог просторного кабинета начальника советской разведки тем майским утром я переступил впервые. Прямо — чудесный панорамный вид смешанного леса сквозь огромные окна, справа — большой светлого дерева стол для совещаний, дюжина телефонов, странной формы абажур над рабочим местом (потом узнал от таких же, как он, заядлых курильщиков-шифровальщиков — специальная вытяжка, чтобы не окуривать собеседников). И, конечно же, книги. Правда, до этого видел его несколько раз в Кабуле, но мельком, устремленного на очередное совещание или важную встречу в составе высоких делегаций. А так близко — впервые. А поскольку я находился в оцепенении, то сразу его приветствия не расслышал. В голове лишь крутилось: «Вот каков он вблизи!». Только на второй раз понял, что он предложил мне сесть.

Его частые поездки в Кабул были вызваны тем, что афганская авантюра к концу 1980-х окончательно захлебывалась, и все уже понимали, как мало остается времени, чтобы создать условия для мирного вывода войск и заделы на перспективу. Работали честно, много, не жалея сил. Десятки руководителей и товарищей хочется вспомнить добрым словом. (Читаем у Леонида Владимировича: «Меня часто занимает совсем уже сейчас бесполезная мысль: что заставляло нас работать? Не знать ни отдыха, ни сна, рисковать, забывать о жене и детях, которым так не хватало нашего внимания?..») Обстановка требовала нестандартно подходить к нашему инструментарию, пахать и пахать. Знающие старшие товарищи тогда говорили, что с приходом шефа советской разведке повезло, что он обладает уникальными аналитическими способностями и оперативным опытом, что может мгновенно оценить сложнейшую обстановку и найти верное решение, буквально «на коленке» написать важную информационную телеграмму в адрес руководства государства и т. д. Могло ли это не вселять оптимизм, не придавать всем нам новые силы!