Щепотка пороха на горсть земли - [11]

Когда Старицкий вышел, трактирщик, исподлобья провожавший его взглядом, подался ближе к стойке, облокотился на нее и заговорил вполголоса:

— Ты извини, Мить, что я эдак тебя, не спросясь, в звании понизил. Только Аня сказала, казначейского пристрелили, а это всяко с прииском связано, больше не с чем.

— И у тебя есть основания для таких подозрений? — прожевав, невозмутимо спросил охотник, не обратив внимания на фамильярность.

Ел он быстро, но аккуратно, опять подтверждая собственное не самое простецкое происхождение. Да еще так аппетитно, что Анна и сама поняла, что проголодалась.

— Игнат, а покорми меня тоже, — попросила она с легким смущением. Тот заговорщицки подмигнул, но кликнул жену и только после этого начал отвечать на вопрос Косорукова.

— Основания не основания, а опыт житейский. Он, вишь, человеком таким был…

Дмитрий ел отличную густую уху, изо всех сил стараясь не заглатывать ее совсем уж жадно и не поперхнуться, но слушал трактирщика очень внимательно, тем более слова его подтверждали прежнюю картину, дополняя и расширяя ее. В выражениях моряк не стеснялся и следил за языком разве только в том, чтобы не допускать совсем уж грубостей при девушке.

Шалюкову Антону Петровичу на момент смерти было сорок шесть лет. Почти местный, родился в Хинге в семье мелкого чиновника. Жили скромно, именно тогда он приучился тщательно считать деньги — об этом сыщикам рассказала соседка, потому что родители его давно умерли. Ребенком был тихим и ответственным, учился хорошо и старательно, пошел по отцовским стопам и проявил себя лучше того.

"Тихий и старательный" — это вообще была главная характеристика убитого. Замкнутый, семьи не имел, по женщинам не ходил, даже к старухе Чин не заглядывал, ни с кем не ссорился, вообще старался держаться в тени. Как работник был на хорошем счету, и никаких известных прегрешений за ним не водилось. В Шналь наведывался нередко, держался здесь точно так же — незаметно и тихо. Останавливался всегда в "Мамонтовой горке", хозяин сдавал несколько комнат. Хороших, светлых, с работающим водопроводом. Да и вариантов других не было, в Шнали не имелось гостиниц, сюда редко кто-то приезжал, а старатели жили в бараках при прииске. Гостей не водил, поддерживал чистоту и порядок, аккуратен был во всем, и как постояльцу ему цены не было.

Вещи его забрали полицейские, которые приезжали за трупом, но собирала их горничная, поэтому Милохин прекрасно знал список. Смена одежды, немного денег, бритвенный прибор и всякая мелочевка в таком духе, которая обязательна для любого путешественника. Никаких компрометирующих и вообще интересных предметов и, главное, никаких документов. Последние, судя по всему, он имел при себе, но их забрал убийца — на теле и в окрестностях их не обнаружили, да и в приисковой конторе ничего не нашли. Местные изначально полагали, что лошадь с вещами куда-то удрала и там убилась, но, с учетом дроби, версия эта становилась крайне сомнительной.

Здесь заканчивались факты и начинались уже личные домыслы и впечатления трактирщика, которые Косоруков слушал едва ли не внимательнее. Полагаться только на них, конечно, не собирался, но глупо не принимать во внимание мнение весьма наблюдательного человека.

Личное же впечатление у Игната было неприятным. Не нравился ему этот тип, казался скрытным, сомнительным, и он все ждал от казначейского какой-то пакости, потому что был свято уверен в справедливости поговорки про чертей в тихом омуте. И если верить ему, то экономность Шалюкова доходила зачастую до откровенной скупости, которую Игнат охарактеризовал как "за грош удавится". И именно из-за этого качества он считал, что убитый мог влезть в неприятности только из-за денег.

А еще, и это уже вовсе не имело под собой никаких оснований, но трактирщик готов был поручиться: Шалюков подворовывал, как и все, связанные с приисками. "Да, — спокойно подтвердил он, — и Старицкий тоже ворует, иначе не сидел бы с его запросами в нашем диком краю. Потому при нем и не стал говорить". И у Игната имелась вполне связная версия: поначалу Шалюков знал меру, потом сорвался и хапнул больше, чем следовало, за что и поплатился.

Дмитрий отметил для себя, что управляющий прииском трактирщику тоже не нравился, причем гораздо сильнее. Но сложилось впечатление, что больше всего Игнат сердился на Старицкого за попытки приударить за Анной Набель. Но на ревность это не походило, скорее на отеческую опеку.

— А кто нашел тело? — спросил Дмитрий, потому что в абы как составленном отчете имени не стояло.

— Пастухи, — подала голос Анна. — Мамонтов через забоку гнали, и там его заметили.

— Забоку?..

— Луга сенокосные. Вдоль них дорога на прииск идет, а дальше выпасы. Вот он в падушке у дороги лежал, там ручей мелкий, частью в нем даже.

— Падушка? — уточнил Дмитрий и улыбнулся. — Почему в Рождественске никто так не разговаривает?

— А там больно много офицеров из столицы, с правильным выговором, — вставил Игнат насмешливо. — Овражек это. Падь у нас — ущелье, а падушка, значит, овраг. А то и канава. Но там скорее овраг.

— Да. Овраг, неглубокий, но обрывистый, — поддержала Анна. — Решили, что его упыри задрали — там и кровищи было, и разодрано все в клочья, руку оторвали, лицо тоже обглодали и полчерепа сковырнули. Они у нас тут любят мозгами полакомиться, правда, человечьими редко выпадает…