Щепоть крупной соли - [6]

– Ну и помощницу Бог дал, такую не догонишь. Ты хоть как на станции оказалась?

Рассказать ему, что ли, какая нужда её на станцию привела, или промолчать лучше? Показались заботы её до обидного маленькими против страданий этих адских, таких, что и у неё, точно у раненой самой, с губ стон срывается… Тихо, одними губами, прошептала:

– Живу я тут недалёко… Мужик у меня тоже воюет, второй год пошёл. Может, встречали где, Коновалов он, Гаврила Коновалов?

– Эх, милочка, – Шамшеев вздохнул тяжело, до хриплого всхлипа в лёгких, – там сейчас вся Россия сошлась. Разве в такой круговерти различишь кого?

Настасья понимающе головой закивала, дескать, пустой вопрос задала, а Шамшеев продолжал:

– Хотя что я говорю? Бывает по-всякому. Анна Семёновна вон мужа своего встретила. Уже перед самой отправкой к нам должны были двух врачей прислать. И точно. Смотрим – по путям спешат к эшелону, в руках чемоданчики, шинелишки, всё как положено. Я на Анну Семёновну глянул и понять не могу – белее халата лицо. Бросилась она навстречу, закричала, как птица подраненная, высокого капитана обняла, а у того тоже слёзы из глаз, а ноги, точно подрубленные, кренделя выписывают. Вот как бывает. Им бы встречей своей – как-никак год не виделись – насладиться, да тут погрузка началась, налетели самолёты. Вот к ней вместе со счастьем и беда пришла. Тот раненый, Кирин, что в вагоне лежит, ведь он муж Анны Семёновны…

– Батюшки святы! – воскликнула Настасья. – Как же она терпит-то, силы-то ей как хватает?!

– А что поделаешь? Война, она всех уравняла, и мужиков и женщин, горе в один узел связала.

Что-то колючее зашевелилось в груди, испарина на лбу выступила. Вспомнила Настасья, как она ещё полчаса назад злобой исходила на эту женщину, и стало обжигающе стыдно, точно её, как воровку, за руку схватили. Подойти, извиниться, чтоб плохого не думала? А может, и не нужны ей сейчас эти извинения, ей бы, бедняжке, свою ношу вынести, одолеть так, чтоб сердце на части не разорвалось.

Паровоз стоял уже во главе состава, попыхивал.

Анна Семёновна в дверях показалась, крикнула:

– Поскорее, Шамшеев, сейчас поедем! – и скрылась в вагоне.

Пожалуй, только в этот миг и разглядела её Настасья, с ног до головы взглядом охватила. Была она молодая, это халат солидности прибавлял, а на лице и морщинок нет, детская припухлость не разгладилась, только к глазам тонкие ниточки подкрадываются.

Анна Семёновна снова появилась в двери, теперь уже с узелком Настасьи.

– Вещи ваши с нами могут уехать… Шамшеев, передай.

Шамшеев к двери прыжком подскочил.

– Не надо! – закричала Настасья. – Не надо, ради Бога, прошу, себе возьмите! Масло у меня там коровье, свежее, оно пользительное для хворых, ради Бога, прошу…

Шамшеев на месте запрыгал, голову на Анну Семёновну поднял, застыл, точно команды дожидался.

– Ради Бога! – опять запричитала Настасья. – Ради Бога!

– Платить у нас нечем, – сказала Анна Семёновна. – Сами понимаете.

– А и не надо, а и не надо…

– Я с ней рассчитаюсь, – вмешался Шамшеев. – Соли у меня немного осталось… В деревнях, пишут, с солью плохо, – и он кисет кожаный из кармана извлёк, протянул Настасье: – Держи!

Хотела Настасья оттолкнуть кисет, но заметила, как сурово на неё сверху взглянула Анна Семёновна, точно взглядом приказ отдала, и она косынку с головы сдёрнула, в уголок пересыпала крупную, с фиолетовым отливом соль и уголок тот узлом перехватила. С добрую щепоть и оказалось всего соли, это про себя мысленно Настасья отметила, и тут же себя укорила: чёрт знает о чём думает, как последняя торговка.

Паровоз точно этого момента дожидался, рявкнул басовито, раскатисто, даром что маленький, а от гудка этого оглашенного даже вздрогнула Настасья. Состав тронулся, и Шамшеев уже на ходу на подножку прыгнул, рукой Настасье махнул. Заметила Настасья, что и Анна Семёновна в дверях махала рукой, и снова кто-то шершавой пятернёй сдавил сердце…

Настасья стояла на путях долго. Скрылся за посадками состав, а слёзы лились и лились из глаз. Настасья вытирала их уголком косынки. Растворившаяся от слёз соль щипала её исколотые жнивьём руки.