Щёлоков - [87]

19 февраля, в субботу, я, как обычно, приехала к ним на дачу в половине девятого утра, чтобы приготовить завтрак. Покормила их в одиннадцать часов, оба поели с аппетитом, оделись и пошли на прогулку. Ничего необычного в поведении и разговорах Щёлоковых я не заметила, разве что Светлана Владимировна была очень грустной. Однако таким ее состояние наблюдалось все последнее время — переезд с министерской дачи на другую, прекращение встреч и связей с постоянным кругом друзей и знакомых она переживала болезненно…

Вернулись они с прогулки примерно в половине первого, разделись и прошли в столовую, где о чем-то говорили между собой. Я с Тамарой сразу ушла на кухню готовить им чай и закрыли за собой дверь. Этим мы занимались минут пятнадцать и вдруг услышали крики Николая Анисимовича. Мы выбежали в коридор и увидели его, спускавшегося по лестнице со второго этажа. Он был взволнован, растерян и кричал: „Моя девочка застрелилась!“ Мы бегом поднялись на второй этаж и увидели, что Светлана Владимировна лежит в луже крови на полу в спальне. При нас она два-три раза судорожно вздохнула и затихла. Николай Анисимович наклонялся к ней, щупал пульс, обнимал ее. Он испачкал руки кровью, и когда поднимался, то опирался на кровать. Следы крови на пододеяльнике оставлены им. Хорошо помню, что на диване лежал пистолет. В ногах у Светланы была ее сумочка…

Николай Анисимович выдвигал ящики тумбочек и туалетного столика и горестно восклицал: „Как же она ушла из жизни и ничего не оставила?“

Мы пробыли в спальне не больше трех — пяти минут. Потом кто-то из нас сказал, что надо вызвать „Скорую“ по номеру „03“, на что Николай Анисимович ответил, что нужны врачи из „своей поликлиники“. Он впереди, а мы с Тамарой за ним следом спустились вниз. Николай Анисимович был по-прежнему в возбужденном состоянии, не мог найти в книжке телефон „Скорой“, кому-то позвонил и попросил помочь, сказав: „С женой плохо, она при смерти!“ Затем он позвонил сыну. Дочь с зятем приехали сами, без телефонного звонка, — в это время они уже были в пути.

Николай Анисимович рыдал и как в бреду твердил, что „жить без нее не будет“. Поэтому из боязни, что он выстрелит в себя, мы взяли с дивана пистолет и спрятали его над дверью у входа на дачу…

О мотивах самоубийства: примерно за неделю до случившегося Щёлоковым предложили освободить и эту дачу в Серебряном Бору; Светлана Владимировна очень горевала и, готовясь к новому переезду, в слезах заявляла, что „они теперь никому не нужны, все от них отвернулись…“. И как Николай Анисимович ни старался переубедить Светлану Владимировну, ему это не удалось».

Диагноз врачей: «Суицид. Огнестрельная рана височной области головы справа. Биологическая смерть». Выстрел был произведен из пистолета калибра 7,65 мм немецкой марки «Оргтис», подаренного Николаю Анисимовичу 9 мая 1970 года ветеранами войны столичного УВД. В постановлении прокуратуры об отказе в возбуждении уголовного дела, в частности, говорится: «…Щёлокова С. В. знала, где хранится пистолет мужа. Находясь на фронте во время Великой Отечественной войны, имела навыки обращения с огнестрельным оружием… Таким образом, данные осмотра места происшествия, судебно-медицинские и криминалистические исследования, объяснения очевидцев, родственников и других лиц, а также документы лечебных учреждений с достаточной полнотой свидетельствуют о том, что Щёлокова С. В. покончила жизнь самоубийством на почве глубокой эмоциональной депрессии».

Можно предположить: своим поступком Светлана Владимировна хотела избавить себя от унижений, а близких — от дальнейших преследований. Однако Чурбанов допускает, что решению Светланы Владимировны предшествовало бурное объяснение с супругом накануне. Якобы Николай Анисимович упрекал ее в том, что она «своим поведением и стяжательством сыграла не последнюю роль в его освобождении от должности». Это «выяснил» Федорчук, как пишет Чурбанов. Буквально все, знавшие характер Щёлокова и его трепетное отношение к жене, отрицают такую возможность. Иное дело, что Николай Анисимович во время вынужденных общений с ревизорами из МВД узнавал о некоторых фактах «благодеяний», которые руководители ХОЗУ оказывали его близким. Такие разговоры в семье могли быть. Но «упрекал» — это не в его характере. Свидетельница, сестра-хозяйка дачи, судит о случившемся проще и, по-видимому, вернее.

Советские люди не скоро узнают о том, что же случилось в семье бывшего министра внутренних дел. Зато с подозрительной скоростью распространится непонятного происхождения слух: дескать, жена Щёлокова, желая отомстить за отставку и опалу мужа, стреляла в лифте в Андропова, ранила его, после чего покончила с собой. Рисовался образ фанатичной женщины из «бывших», взбунтовавшейся против «справедливого царя». Проник он и за рубеж, даже транслировался в западной прессе. Слух отчасти пояснял, почему недомогает генеральный секретарь и редко появляется на людях.

В январе В. В. Федорчук вызывает В. М. Соболева. И задает вопрос: «Что вы думаете о Щёлокове?» Много повидавший начальник 5-го главка отвечает осторожно: «Кто я такой, чтобы оценивать министра? Спросите мое мнение о подчиненных, я отвечу».