Щедрый вечер - [46]

— О твоих нашептываниях, наушник, я хорошо знаю. А ты хоть раз, работая фининспектором, думал, что оставляешь после себя?

— После себя?.. Пусть над этим вопросом поколения думают! — беззаботно ответил Юхрим. — А я для современности на нужды вырываю рубль.

— С мясом?

— Рубль всегда вырывался с болью, со шкурой или с мясом. Это знают все деловые люди. А кто сейчас у нас должен стать пупом земли? Только деловые люди, которые умеют и вырывать, и выколачивать рубль.

— Выгнало тебя, как дуб, а ума и на желудь не уродило! — подавил гнев дядька Себастьян.

Теперь Юхрим даже свысока взглянул на председателя комбеда:

— Какой ни имею ум, а снова же теперь не тебе учить меня.

— Увидим!

Юхрим с сожалением и скрытой насмешкой покачал головой:

— Ты опоздал, Себастьян, опоздал! Теперь уже я тебя могу учить, как вышестоящая инстанция.

— И таки может, — согласился отец Себастьяна. — Хоть ты, Юхрим, дурак, а место имеешь умное.

— Ты узнаешь этого человека? — насилу сдерживая злость, дядя Себастьян положил руку на гончара.

Юхрим стал серьезнее:

— Натурально, узнаю, персонально присматривался к его обычным и подозрительным игрушкам, персонально и обложил их, чтобы меньше собирали вокруг себя несознательные глаза и несознательный смех. Из моих рук по линии финансов даже родная мама не выскользнет.

— И ты, остолоп, посмел обкладывать красоту?! — У дядьки Себастьяна аж губы задрожали.

— Авантюристический вопрос! Ибо что такое перед финансами красота? — возмутился Юхрим, вознегодовали его фасолинистые ноздри, и вдруг он утихомирился, а глаза стали масляными: — За красоту всегда и всюду платят больше, вот она больше и обкладываться должна. Резон?

— Тебе дай волю — все красивое выжмешь! — отозвался седой кобзарь.

— И выжму! Я человек без разных крестьянских сантиментов — понаглел весь вид Юхрима. — Какая–то уточка или цветочек из моих глаз не выбьет слезу. И надо смотреть на жизнь сквозь призму в историческом разрезе! Ведь что теперь ценнее: некоторые красивые, но никому не нужные утки, коньки или обычные горшки, которые идут на нужды трудящихся рабоче–крестьянского государства? И пусть, натурально, этот рукотворец без соответствующего разрешения на то не бросается в мечтания, в фантазии и лепит, что положено лепить из глины, — горшки и макитры; пусть и он сообразит: красота служит единицам, а навар — массам!

— Дайте мне кнут! — метнулся дядька Себастьян к скамейке, десницей ухватил кнутовище, а оно отозвалось пением. — Я с этой макитры наделаю кусков! Я им отворю свои двери!

С лица Юхрима слетела наглость, он торчком головы бросился к порогу, а в хату, как вьюга, влетела Юхримова жена. Мороз облачком закружил вокруг нее, а все ее широко развивающиеся юбки сразу отмерили себе полхаты и разбудили в ней ветер.

Юхрим от удивления сказал: «О, прибежал Евгений накоренок[29]" — и прислонился спиной к печи.

— Ой Себастьян, дорогой, богом прошу тебя, не выбивай души из тела, не загуби, не прибей моего неспособного, моего зеленоголового! — непостоянными румянцами и курносиком между ними припала тетка Кристина к плечу председателя комбеда. — Хоть какое он ничтожество, а не прибей, потому что и дуракам надо жить на свете.

— Прибивать не буду, а проучить даже при тебе не постесняюсь!

— Ты в самом деле не будешь его убивать? — не поверила сразу молодица и глянула на Юхрима. — А ты что молол? — и снова к дяде Себастьяну: — Так не будешь?

— Зачем мне этот оболтус сдался?! Радуйся им, когда не надоел, как болячка.

Тетка Кристина сразу же повеселела, крутнулась по хате, а на ее лесенками надетых юбках ожило целое хозяйство: и горох, и вишни, и птицы, и цветы, и колоски.

— Если так, Себастьян, всыпь моей паре и за меня! Конечно! Потому что разве это мужик? Такого лоботряса, смутьяна, дурака, пустозвона, лентяя, лжеца, задаваку, сушиголову, воздыхателя и юбочника весь грешный свет не видел. Он скоро из меня Варвару великомученицу сделает, а я же, на зло ему, хочу по–людски жить.

Дядька Себастьян удивился, опустил руку с кнутом:

— Вот как! И тебе, женщина добрая, не жалко будет твоего баламута?

— А он меня жалеет? — тетка Кристина одним кулаком подперла бок, а другим погрозилась на мужа. — Пусть, лоботряс, хотя раз отольются тебе мои слезы! Сколько я тебе говорила: не чеши черта — бесом станешь! Конечно!

— Тогда, крестник, держись! — дядька Себастьян отвел руку с кнутом, а Юхрим, вываливая плечом и лбом двери, вылетел из хаты, зацепился в сенях за кадушку, упал, тихонько вскрикнул и рванул на себя сенные двери.

— И здесь сбежал! — удивилась и грустно покачала головой тетка Кристина. — Он, несомненно, и от смерти убежит.

Я подскочил к дверям, чтобы закрыть их, и в это время во дворе послышался густой удивленный голос:

— Ты чего торчком головы летишь? Что это здесь делается? Разбой, побоище или попоище?

— Ой!.. Это вы приехали к нам? Это такая радость! Аж не верится, натурально! А у нас кругом такая необразованность — и до сих пор без цивилизации колядуют… Может, ко мне заскочим? Это будет праздник! Не рождество, а Пасха! Как вы на это с точки зрения?.. — сладкоречиво забалабонил к кому–то Юхрим.