Шаромыжники - [8]

— Мухтарушка, ищи… Ищи тятьку!

А он, ошалелый, уставился на меня и рычит, — будто кость у него отнять хотят. Потом пошли к кургану по траве желтой. Подходим, а там человек сидит, согнутый. Сидит, как каменная баба, не шевелится. Подошли близко. Глаза у него закрытые. Губы дрожат, и на них синяя пена настыла. Я пошевелил его за плечо. Он вздрогнул и чуть открыл глаза. Я спросил его:

— Где наши?

Он глазами указал в степь.

— Там… в плену, у белых.

И перевел глаза на ногу. Нога у него прострелена. Штанина разодрана. В ране копошится грязь, как жук в рыхлой земле. Я показал Мухтарке рану, и он облизал ее. Оторвавши подол грязной рубахи, я сделал перевязку..

— Пить… — попросил красногвардеец.

Я сбегал в овраг и в шапке притащил воду. Красногвардеец сразу повеселел. Завернулся теплее в шинель, одел баранью шапку, (с красной полинявшей лентой) которая валялась на траве.

— Во, парень, видал, как воюют? Сильны, сволочи. Утром бой был. Нас — сто, а их, — как саранчи налетело… Вот что: я поплетусь в деревню, а ты ступай туда, к белым. Скажи командиру, что я подмогу пойду искать и приду на выручку.

Я пошел напрямик, мимо хуторов и деревень, туда, где тучи чесались о землю. Ветер, — жесткий такой… Кой где трупы лошадиные валялись, и собаки обгладывали их. Мухтарка только шерсть дыбил, завидя их. Шли целую ночь. На другой день пришли к селу, с белыми хатками. При входе в село, у дороги стоял пост. Трое казаков, в погонах, окликнули нас.

— Стой, куда идешь?

Я начал врать.

— Домой идем, от бабушки… Она тут, на хуторе, живет.

— А красных там не видно?

— Нет, никого нету…

— Ну, проходи скорей.

Зашли в деревню. Народу — полно. Телеги посреди улицы стоят. Кухни топятся. Стал я ходить по улицам, разузнавать, где пленные находятся. К разговорам прислушиваюсь.

Слышу две бабы у колодца разговаривают:

— Слышь, кума, завтра красных расстреливать будут: и комиссара ихнего, и командира.

— Это тех, которые у старика в конюшне сидят?

— Тех самых. Строго они их держат. Вместе со штабом возят. Говорят, что они — большие большевики, — с чином.

Потом бабы многозначительно зашептались. Я пошел отыскивать штаб. У большого, белого дома, на высоком крыльце развевалось трехцветное знамя.

— Тут! — думаю я.

Хотел проскользнуть во двор, но солдаты не пропустили. Мухтарка-же проскочил между ними и стал шариться по двору. Обошел я вокруг дома, точно лисица вокруг капкана. Смотрю — в огороде старик. Я — к нему.

— Дедо, пусти ночевать, назови сыном. Боюсь я этих, солдат… Мне надо вон туда итти, а там красные… У меня там бабушка. Я ничего не ел, голодный.

Наврал этому старику, с три короба, а он и поверил. Провел меня в дом и казакам представил.

— Вот, мой сынок. У бабушки был…

Не хочет гостить у ней.

Казаки улыбались красными рожами.

Приласкали меня, по голове гладили.

— Хороший парень, — вояка будет… ты красных любишь?

— Красных?.. Нет!.. Да я их этих красных, я их…

Так ничего и не сказал, только кулаком погрозил. А сам думаю:

— «Я бы вас на пугало в огородах развесил…»

Беседу нашу прервали вошедшие казаки. Один из них толстый такой, с золотыми погонами. Красный лампас на синих штанах у него. Он что-то прошлепал смачными губами и уселся за стол, разбирать бумаги. Усы у него — тараканьи, так и ходят. Остальные казаки присмирели. Присмотрелся я в него и узнал в нем казака, который на приисках меня нагайкой выпорол. Аж дрогнул — все припомнивши. Так и захотелось бомбу ему под стол вышвырнуть. Пощупал под полой, а она тепленькая, — котеночком пригрелась в кармане. Но сдержался, думаю:

— «Все мне изгадит эта гадина. Да кабы еще не узнала»?..

Потихонечку вышел на двор, стал осматриваться. У дверей конюшни стояло двое вихрастых казаков. Они привалились плечами к косякам и разговаривали о чем-то, часто улыбаясь и сплевывая. У ног их ходили куры. У столбов стояли кони, видно, что на них часто гоняли, — мыло пенками подсохло. Казаки посматривали то на коней, то на дверь. Я, не долго думая, полез на конюшню, на сарай.

— Эй, хлопец, нельзя туда лазить!

— Как нельзя? У меня там голуби.

— Нельзя тебе говорят, — видишь охраняем.

— А что-ж, голубям сдыхать что-ли?.. Я им овса несу.

Они успокоились и опять продолжали разговор. На сарае было полутемно. Свет проникал в одну дыру, в которую я залез. Осмотрелся. Кроме соломы, ничего на сарае не было. В одном углу, в соломе, была яма. Я — к ней. Оказалось, что там дыра в конюшню, в ясли, куда корм лошадям спускают. Солома шумела, и это в конюшне было услышано. К дыре кто-то подошел.

— Кто там возится?

— Тиш-ш-ш!..

И я нырнул вниз.

— Товарищи, это я… Колька ваш.

Вдруг я оробел; будто змея холодная по спине проползла и каплями разсыпалась у поясницы — это дрожь проползла по спине. Передо мной стоял совсем незнакомый солдат.

— Ошибся, ошибся я… Не наши… совсем другие здесь, — думал я.

Я не знал, что делать, и как дурак стоял перед этим солдатом. Вгляделся в него; у него чуть белело лицо и потом… потом, у него на плечах белели погоны. Я сообразил, что это ихние, что у них тут, «губа», — свои посажены за что нибудь. Хотел повернуться и убежать. Но он положил мне руку на плечо и спросил: