Шаромыжники - [2]

— Знамо, пойдем.

Всю ночь Колька ворочался, на звезды, на небо смотрел, будто в колодезь, в котором золотые блестят. Когда, засыпал, то снилось ему, что он богатый: денег у него сто рублей и под’езжает он к казарме с доктором на Гнедке, запряженном в коробок. А мать стоит такая веселая и улыбается.

— Коленька, милый, спаситель ты наш…

Утром, когда солнце вылезло из-за леса и воробушки зачирикали под крышей, — ребята проснулись. Мишка сбегал в барак, притащил три ломтя хлеба и разделил: Кольке, Ваньке и себе — всем по ломтю. Сорвали в огороде луку и пошли к «Лесной выработке». По галям шли, потом по глине босыми ногами шлепали. Зашли в лес, ландышами запахло и елками. Дятлы стучат. Повернули к речке Смородинке и пошли берегом в кустах. Красную и черную смородину срывали и ели с хлебом. Поднялись на бугор, а там и «Лесная выработка» зажурчала водою, как стеклышками заблестела.

Мухтарка уток спугнул в камышах и залаял на них.

Хав-ав-ав…

Разыскали под кустами снасти, желоб вытащили, лопаты, кирки и ковшик. Колька за старшего был. Желоб настроил, воду по канаве пустил и промывать начал, а Ванька и Мишка глину подтаскивали. Замутилась вода, заблестел мокрый песок, рады стараться ребята, — работают. А солнышко так лениво ползет и ползет над лесом, — любуется, как ребята шаромыжат. Слепни гудят. Кусты покачиваются, как ветерок дунет. Шипига цветет. Лепестки, как бабочки, летают. Любо ребятам. А Колька подбадривает:

— Скорей, ребята, кончать надо. Солнышко ужинать отправляется.

На бугре, около тропки, в лиственях Мухтарка залаял. С хрипом так, будто от медведя пятится.

— Ребя, не медведь ли?

— А если медведь, куда, а? Бежим, ребя!

— Нет, это так… Глухаря нашел, наверно…

Давайте промывать — довольно уж… может, с фунт золота уж набралось. Кончим и пойдем домой. Колька засучил рукава и стал выбивать дерно. А Мухтарка лает, да лает, все ближе и ближе…

Вдруг кусты зашумели, раздвинулись. Из-за них морды лошадей высунулись.

— Ребя, казаки, удирай!

Бросились бежать. Казаки за ними.

— А, держи, держи их!..

Стриганули ребята в кусты, в разные стороны, ноздри распустили, сучья под ногами трещат, будто лоси от охотников удирают. Колька бросился в верх, из лога, в смородиновые кусты. Мухтарка за ним, — под ногами путается… По оврагу пробежал и стал подниматься на верх, чтобы оттуда в леса удрать. Вот уже за корни уцепился, за траву поймался — на верх, — вот, вот… Карабкается… Но вдруг, морда лошади ткнула в спину.

— Стой, бродяга, попался…

Здоровенная казацкая рука схватила за шиворот, — как копну сена на вилах подняла. Задрыгал Колька ногами и руками, словно котенок, которого за шиворот схватили.

Казаки окружили. Ванька и Мишка удрали. У одного казака усы, как у таракана, ходят…

— Сколько тебе лет?

— Двенадцать.

— Чей ты?

— Тятькин.

— Это мы знаем. А хвамиля как?

— Пытают, думал Колька. Если скажу — тятьке плохо будет, — уволят с приисков.

— Чей ты, говори?

Молчит Колька, как воды набрал. Так и не сказал фамилии. А казаки злятся. Желоб раскололи, разворочали все и повели Кольку между лошадей. Старый казак, с красными лампасами на синих штанах, плеткой ударил, лопнула Колькина рубаха, — как паутина расползлась. Ойкнул Колька и заорал, как змеей ужаленный.

— Вот тебе, коли хвамилю не говоришь, все равно узнаем, — хуже будет.

И так худо Кольке, кровь красным бантиком на спине выступила. Мухтарка дыбит шерсть и плетется сзади, так же как мать за арестованным сыном. По узенькой тропке двигались. Впереди — мостик над речкой Смородинкой. Синяя речка, облака в ней белые купаются, кустами обросла смородиновыми. Быстро бежит с гор, пенится под кустами.

— Прыгнуть, — подумал Колька.

И только зашли на мост, Колька бросился под ноги лошадям и бухнулся в воду.

Ожгло холодной водой, понесло по течению. Рубаха пузырем вздулась у ворота.

— Держи, держи-и!

Казаки начали стрелять. Пули чокаются об воду. Столпились казаки на мосту, а Колька плывет и плывет, — вот уже совсем уплыл, не видно их. Ухватился за куст и вылез на берег. Отряхнулся как гусь, растопырив руки. Глянул на другой берег, а там Мухтарка скулит. Жалко стало собаку бросать. Нырнул опять и переплыл к ней.

— Мухтарушка, милый, видишь, какие люди… Золота жалко, в земле, ведь, оно, — ничье…

— Земля то для них, видно, дадена, а нам помирай, да не тронь. Умирать, видно, тятьке!

Круглыми, как смородинки, глазами заглядывал Мухтарка в Колькины глаза, хвостом пошевеливал. Рана Колькина размокла и заныла. Снял рубаху, выжал и повесил на куст. Присел на мох и задумался. И белые облака над лесом задумались. Забоялся показываться на прииск — узнают; допытается мать, отчего рубаха рваная и рубец на спине, беспокоиться будет… А тятьке один конец — помирать!

На прииск Колька вернулся усталый, голодный, двое суток пролежал в лесу.

У казармы встретился со своим забойщиком. Лохматый такой, здоровый. Сапоги глиняные на нем и нос, как малина переспелая.

— Ты где был, сволочь, а? Меня без работника оставил. День у меня пропал без загонщика, другого искать надо было.

— Да я, дяденька… Ну, прости меня, — не буду больше. Завтра опять робить выйду.