Шарлотта Штиглиц - [3]

ШАРЛОТТА

Теодор его и не заметит.

ШТИГЛИЦ

Может, и не заметит. Но мы, зрелые семейные люди, не должны поощрять его склонность к фамильярности.

ШАРЛОТТА

Как прошел концерт? Генрих?

ШТИГЛИЦ

Великолепно. Бетховен, понимаешь ли, Бетховен еще мыслил крупно. Как Гете.

ШАРЛОТТА

И все же, мне кажется, Гете мыслил так крупно, что можно усомниться в достоверности его чувств.

ШТИГЛИЦ

Да, все они немного лицемерны. Мир со дня творения все больше мельчает. Мы, люди, мельчаем вместе с ним, а старики не желают принимать это к сведению, и потому их называют великими. Наш младо-германский сорвиголова призывает меня спасать мир. Какая дерзостная бессмыслица, какой самообман. Разве не я и есть весь мир? И разве мои страдания не суть страдания всего мира? Впечатлительность поэта обнаруживается в его способности сразиться со своим ничтожеством. Единственное творческое проявление честности — это крик или болезненный стон. Ах, Лоттхен, Лоттхен, мне даровано свыше великое проклятие и великое благословение — быть поэтом. Если когда-нибудь я дерзну без купюр излить на бумагу все мое безумство, я стану великим и истинным поэтом. Ты переписала набело стихотворение для «Альманаха муз»?

ШАРЛОТТА

А как же.

ШТИГЛИЦ

Хорошо. Дай взглянуть. Откуда здесь кинжал?

ШАРЛОТТА

Это наш кинжал, Генрих. Я купила его для тебя, когда была еще невестой поэта, помнишь, в той лавке древностей, ведь ты должен был стать моей защитой и опорой. Он сулил нам счастье, Генрих.

ШТИГЛИЦ

Я сам знаю свой кинжал. Я спрашиваю, почему он здесь? Ты знаешь, какую опасность для моей чрезвычайно восприимчивой души может представлять внешний беспорядок? Изволь убрать его с глаз долой.

ШАРЛОТТА

Так я и сделаю. (Прячет кинжал у себя на груди.)

ШТИГЛИЦ

И что означает этот листок? (Долго смотрит на письмо.) Ты что, снова писала мне письмо?

ШАРЛОТТА

Да.

ШТИГЛИЦ

Изволь отвечать внятно.

ШАРЛОТТА

Я написала тебе это письмо.

ШТИГЛИЦ

Делать тебе нечего. (Откладывает письмо в сторону.) Хорошо хоть черновик переписала. «На вершинах ветры дуют». Что это? Я не узнаю своего стихотворения. Здесь всего две строфы, две из одиннадцати. А где остальные?

ШАРЛОТТА

Несколько лишних строф я, кажется, опустила.

ШТИГЛИЦ

Опустила? Вычеркнула!

ШАРЛОТТА

Поверь мне, теперь оно стало действительно лучше.

ШТИГЛИЦ

Короче. Не лучше.

ШАРЛОТТА

Но ведь при всей обстоятельности оно было действительно слишком трудным для понимания.

ШТИГЛИЦ

Дух пропал. Стихотворение было длинным, допустим. Трудным, может быть. Но в нем ощущался мой дух.

ШАРЛОТТА

Ты прочти повнимательнее, прежде чем выходить из себя.

ШТИГЛИЦ

«На вершинах ветры дуют,

Облака в долине тают.

А в душе гроза бушует,

Часто молнии сверкают». — Это хорошо.

«Лавина несется со стоном,

Крушенья доносится крик,

Где майским весенним бутоном

Мне счастье явилось на миг»

Да, это очень хорошо. Проклятая фурия, это опять не мое!

ШАРЛОТТА

Но тебе же понравилось.

ШТИГЛИЦ

Я запретил тебе постоянно улучшать мои стихи. Господи, как там было на самом деле?

«Гремят и грохочут лавины,

Низвергнувшись вниз с вышины,

Где счастья былого руины

Навеки погребены».

ШАРЛОТТА

Тебе не кажется, Генрих, что здесь есть небольшой перебор?

ШТИГЛИЦ

Перебор? Если бы…

ШАРЛОТТА

Я хочу сказать, что если уж твое счастье погребено в руинах, к чему засыпать его таким количеством снега?

ШТИГЛИЦ

Цензура, вечная цензура! В гимназии цензура, я бегу прочь от школьной рутины. В библиотеке цензура, я бегу от библиотечной убогости. И дома нахожу ту же цензуру. Куда же бежать мужчине из собственного дома?

ШАРЛОТТА

Тебе не придется бежать от меня, Генрих. Я скоро оставлю тебя в покое.

ШТИГЛИЦ

Опусти же свой топор, палач! Размозжи мой дух, чудовище, деспот, тиран!

ШАРЛОТТА

Не безумствую, Генрих! Возьми себя в руки хотя бы настолько, чтобы не забыть об уважении, которое ты должен оказывать моему полу.

ШТИГЛИЦ

Ты бранишься, милая Лоттхен? Прости меня. У меня в душе такая пустота. Кровь застывает в груди и давит на сердце. Конечно, все дело в квартире. Помнишь, мне приснилось, что я въезжаю сюда, а мне навстречу через порог льется поток крови. Шиффбауэрдамм, дорогая, — жуткое место.

ШАРЛОТТА

Бедный мой Генрих, хоть раз выслушай меня спокойно. Я скажу нечто, что послужит твоему благу, хотя смысл моих слов откроется тебе не сразу. Но в них — средство твоего исцеления.

ШТИГЛИЦ

Исцеления? Ведь я немецкий поэт, разве меня можно исцелить?

ШАРЛОТТА

Срок жизни — ничто, жизненная сила — это все.

ШТИГЛИЦ

О Лоттхен, как я тебя понимаю.

ШАРЛОТТА

Спасает только жизнь, принесенная в жертву, в этом и есть великая тайна.

ШТИГЛИЦ

Я слушаю, Лоттхен, я слушаю.

ШАРЛОТТА

Я советовалась относительно тебя, не называя, разумеется, имени, с моим братом, опытным врачом. Знающие люди утверждают, что невыносимая, ужасная боль может восстановить расшатанные нервы, мучительное потрясение заново открывает глубины, скрытые болезнью. Хотя, конечно, предписание жестокое.

ШТИГЛИЦ

Смерть излечивает все болезни. Я знаю, Лоттхен, единственным последовательным решением было бы — умереть. Поэты и мертвые — родня. Не будь тебя, Лоттхен, я давно бы уже лежал… Во мне зреют несколько стансов на эту тему.

Шарлотта вынимает кинжал.

Ты слышала, что я сказал? У кинжала есть свое место.