Шарлотта Корде - [68]

* * *

Шарлотту увели в камеру. По дороге она случайно наступила на хвост метнувшейся ей под ноги кошке. «Бедняжка, как мне ее жаль. Но мне нисколько не жаль, что я убила Марата», — задумчиво произнесла она. Допросы, показания свидетелей, формальности, которые заставляли ее исполнять, казались ей пустой тратой времени. Они изматывали ее, к тому же она опасалась — наверняка опасалась! — нечаянно сказать лишнее, назвать чье-нибудь имя. Она знала, что, несмотря на все ее старания, Фоше и Деперре по-прежнему содержались под арестом. В камере она вновь попросила перо и бумагу и продолжила писать письмо Барбару. Завершив его, она стала писать отцу:175

«Месье Корде д'Армону, улица Бегль, Аржантан.

Простите, дорогой папа, что я распорядилась своей жизнью без Вашего дозволения. Я отомстила за многие невинные жертвы, предупредила много других бедствий. Когда народ, наконец, оставит свои заблуждения, он возрадуется освобождению от тирана. Я пыталась убедить Вас, что отправляюсь в Англию, ибо надеялась сохранить инкогнито, но это оказалось невозможным. Надеюсь, Вас не заставят отвечать за содеянное мною. Во всяком случае, в Кане Вы найдете себе защитников. Я выбрала своим защитником Гюстава Дульсе: впрочем, подобное покушение не предполагает никакого защитника, это всего лишь формальность. Прощайте, дорогой папа, прошу Вас забыть меня или, скорее, порадоваться за меня, ибо я отдаю жизнь за благородное дело. Обнимаю сестру, которую люблю всем сердцем, а также всех своих родных. Не забывайте этой строки Корнеля: "Мы не преступники, когда караем преступленье"[76]. Завтра в восемь утра мне вынесут приговор. Корде».

Из скромности Шарлотта написала о стремлении сохранить «инкогнито», но на самом деле скрываться она не собиралась: об этом свидетельствует найденная при ней метрика. Перед уходом в вечность Шарлотта отсекала от себя все земные узы. И опасаясь, как бы ее родные не пострадали из-за нее, писала коротко и без лишних эмоций.

Сумела ли она заснуть в тот вечер? У нее в камере по-прежнему дежурили жандармы. Вдобавок, это был вечер похорон Марата, и по всему Парижу звучали пушечные залпы, воздавая почести покойному. На какое-то время к пушечным залпам присоединились грозовые раскаты помрачневшего неба. Когда Шарлотту Корде повезут на эшафот, прольется дождь. Природа, воздав почести убитому, пожелает оплакать его убийцу.

В апокрифических мемуарах маркизы де Креки сказано, что 16-го вечером аббат Эмери, которому покровительствовал сам Фукье-Тенвиль, якобы исповедал Шарлотту и дал ей отпущение грехов. Это вымысел: Шарлотта откажется и от присягнувшего священника, и от неприсягнувшего. Вонзая кинжал в грудь Марата, она действовала как спартанка, как римлянка, но не как христианка. Собственно, она поступила так, как призывал действовать Марат.

Семнадцатого июля, в восемь утра за Шарлоттой пришли жандармы, дабы сопроводить ее в трибунал, в Зал равенства, где прежде заседал парламент Парижа. Пишут, что, проходя мимо каморки привратника, мадемуазель Корде попросила супругов Ришар оставить ей завтрак, «ибо вряд ли суд будет долгим».

В зале Шарлотту усадили на высокий железный стул, чтобы всем — и зрителям, и судьям, и присяжным — подсудимая была хорошо видна со всех сторон. Напротив находились места судей, которые в тот день заняли Этьен Фуко, Антуан Руссийон и Жан Ардуэн, а также председатель Монтане и пятнадцать присяжных, список которых предъявили Шарлотте накануне, дабы она могла воспользоваться правом на отвод кандидатур. Но зачем? Она никого не знала и вдобавок была уверена, что замена одного присяжного другим никак не повлияет на приговор. Место общественного обвинителя находилось немного выше судейских мест; рядом с Фукье-Тенвилем сидел секретарь Вольф.

Июль выдался очень жарким, и в зале стояла духота. Зрители, подавляющее большинство которых никогда не видели Шарлотту, а только знали, что Друга народа убила женщина, были настроены враждебно, тем более что газеты рисовали «мужеподобную бабищу из Нормандии» самыми черными красками. Но при появлении подсудимой настроение зала изменилось. В легком светлом платье, в котором она явилась к Марату, в чепчике, сшитом ею в тюрьме, с кудрями, выбивавшимися из-под тоненькой оборки, в косынке на плечах, Шарлотта походила на хрупкий цветок. Ее кроткий взор, ее спокойствие и уверенность сумели утихомирить даже самых яростных «вязальщиц»; проклятия и выкрики, которыми зрители обычно сопровождали появление ненавистных им подсудимых, стихли. По сравнению с Шарлоттой судьи в черных фраках и плащах, задрапированных на манер античной тоги, в черных шляпах с пышными султанами и двумя — черной и трехцветной — кокардами, казались мрачными кладбищенскими птицами.

Председательствующий Монтане зачитал присягу:

«Гражданин, клянитесь и обещайте: самым тщательным и старательным образом рассмотреть обвинения, выдвинутые против Мари Анны Шарлотты Корде, обвиняемой; не общаться ни с кем до вынесения приговора; не поддаваться ни ненависти, ни злобе, ни страху, ни чувствам. Принимайте решения только после того, как выступит защита, а также по совести и вашему глубокому внутреннему убеждению, с беспристрастностью и твердостью, подобающими свободным людям».