Шарлотта Бронте делает выбор. Викторианская любовь - [9]

О, ответ Шарлотты был образцом того, как надо держать удар, и так растрогал старика, что он даже пригласил ее к себе в гости “на озёра”, в надежде, что после личной встречи она будет думать о нем лучше. “Боюсь, сэр, Вы считаете меня дурочкой. Я понимаю, что мое первое письмо было полной бессмыслицей от начала до конца, но все же я не то бесполезное мечтательное существо, как может показаться”. С редким достоинством она рассказала ему о своей жизни старшей дочери священника, работе гувернанткой и обещала “никогда больше не питать надежд увидеть свое имя в печати”. Она искренне поблагодарила его – как благодарила когда-то Мэри, сказавшую ей, девочке, что она уродлива. Так не все умеют поступать, это дар божий, о чем Шарлотта не догадывалась, конечно. Как и о том, что совсем скоро он ей очень пригодится.

– Эмили, вчера здесь как будто удивились нашему появлению, а лакей предупредил, что женской прислуги у них нет. Странно, правда?

– Ты еще прошептала, что он перепутал нас с сестрами Беннет. Те скорее бы умерли бедными приживалками в доме мистера Коллинза[4], чем пошли в гувернантки. И я их хорошо понимаю.

– Посмотри вокруг: не видно ни одной дамы. А что ты скажешь о двух джентльменах за соседним столиком? Представь, что мы идем пешком по дороге в Китли. Кто движется нам навстречу? Опиши их. Говори, пока не пришел папа.

– Господин в летах наверняка книжный торговец откуда-то из провинции. Он слишком скромно одет: лакей рядом с ним, в своем черном костюме, панталонах с застежками и белом шейном платке, выглядит гораздо наряднее. Он испортил зрение, разбирая мелкий книжный шрифт, и поэтому щурится.

– А молодой человек рядом с ним – студент?

– Нет, это бедный клерк, безнадежно влюбленный в его дочь. Отец ищет выгодного жениха, и бедный малый готов на все, чтобы разбогатеть. Даже украсть и убить. А может, он уже и убил – смотри, Шарлотта, он бледен, заикается, и из его кармана выглядывает рукоятка кинжала!

Сестры так непосредственно рассмеялись, что привлекли к себе внимание всех, кто сидел в углу помещения, там, где располагался “Клуб непросохших страниц”. Такое название этому месту дали еще в XVIII веке, во времена поэта Томаса Чаттертона, тоже бывшего завсегдатаем “Чаптер кофе-хаус”. Это отсюда он писал матери: “Я стал завсегдатаем кофейни и перезнакомился со всеми местными гениями”. Сестры Бронте вряд ли знали, что и сейчас сюда со всего Лондона стекались если не гении, то продавцы и издатели книг, критики и начинающие авторы. Здесь по-прежнему обменивались мнениями, искали работу, заключали сделки. Провинциалы мечтали набраться здесь модных идей и не отстать от жизни. Все приезжали без домочадцев. Постояльцев было немного, старый дом с низкими потолками, перерезанными потемневшими от времени балками, использовался в основном для деловых встреч, а по обеим сторонам Патерностер-роуд тянулись склады оптовых книготорговцев. И только близость собора облагораживала это место и придавала ему очарование.

Эмили угадала верно: их сосед действительно был книжным торговцем. Но молодой человек оказался не кем иным, как его родным сыном, и собирался вскоре стать младшим священником. Сейчас оба они во все глаза глядели на двух молодых леди, весело поедающих свою яичницу с беконом и беззастенчиво глазеющих по сторонам. В Лондоне дамы обычно вели себя более чопорно, в этом не было никакого сомнения.

– Как долго спят папа и Мэри с Джо, – Шарлотте не терпелось выйти на улицу. – Как ты думаешь, куда мы пойдем сначала? В собор – ведь он рядом? В Национальную галерею – я читала, что там сейчас по завещанию лорда Фарнборо появились новые Рубенс, Каналетто, Гейнсборо и Констебль? В Британский музей?

– Я бы предпочла Королевский амфитеатр Астлея[5]. А Мэри наверняка захочет отправиться в Хэрродс на Найтбридж покупать перчатки и зонтики.

Эмили дразнила сестру. Она сама мыслями была уже не здесь, а возле Вестминстерского аббатства и Сент-Джеймского дворца. А парламент? Вдруг им посчастливится хотя бы издали увидеть триумфатора Ватерлоо герцога Веллингтона, сэра Роберта Пиля, графа Грея или мистера О’Коннела? В пасторат ежедневно приходили газеты, и девочки Бронте прекрасно разбирались в политике. Наконец, они просто будут бродить по городу. Парки тянутся через него подобно зеленому ожерелью: у подножия Букингемского дворца – парк Сент-Джеймс, вокруг дворца – Грин-парк, а далее, на площади Гайд-парк-корнер – Гайд-парк, переходящий на западе в Кенсигтонгарденс.

– Патрик Бренуэлл точно бы знал, куда пойти.

Обе вспомнили, как брат, мечтавший приехать сюда, чтобы учиться живописи в Королевской академии, часами изучал карту Лондона и мог с закрытыми глазами объяснить, как попасть из Сити в Вест-Энд. Однажды в местном хауортском трактире он потряс своими знаниями лондонских закоулков некоего коммивояжера столичной торговой фирмы – тот категорически не верил, что сам Патрик в Лондоне никогда не был.

Мысль о брате заставила Шарлотту тяжело вздохнуть. Его разочарование службой на железной дороге – с его-то талантами, в которые так верила вся семья, – не сулило ничего хорошего. Предчувствие не обмануло: через месяц, когда они будут уже в Брюсселе, Патрика с позором уволят: аудит обнаружит пропажу 11 фунтов, и, хотя прямо его не обвинят в краже, уведомление о том, что в его услугах больше не нуждаются, он получит немедленно. Она никогда не прочтет его письма другу, в котором в мае того же года он изливал душу: “Я здесь совсем один – единственный обитатель древнего пастората среди унылых холмов, которые скорее всего никогда не услышат паровозного свистка, разве только тогда, когда мы оба будем уже в могиле. <…> Мне остается лишь слушать ветер, завывающий в камине и кронах старых деревьев, и разговаривать с древними греками и римлянами, которые уже две тысячи лет пылятся на книжных полках…” А если бы прочла, то прекрасно бы поняла эти настроения, которые время от времени овладевали всеми молодыми Бронте. Шарлотте так же, как и Бренуэллу, отчаянно хотелось – при всей любви к отцу и отчему дому – вырваться из Хауорта. И вот она добилась этого.