Шарло Бантар - [41]

Долго не смолкавшие аплодисменты проводили Борда, когда она спустилась с подмостков и скрылась за кулисами.

Оркестр заиграл «Марсельезу», публика и в зале и в парке многоголосым хором подхватила её боевой припева «К оружию, граждане!»

Вместе со всеми Кри-Кри восторженно аплодировал певице, вместе со всеми подпевал «Чернь» и «Марсельезу», но мысль о Гастоне не оставляла его ни на минуту.

Он пробрался через густую толпу и вышел в сад.

Мари уже давно распродала все цветы и стояла с пустой корзинкой.

— Гастона нет! — грустно сказала она, не спросив даже, что видел Кри-Кри в театре.

Не только Мари и Кри-Кри — никто из десяти тысяч собравшихся на праздник в парк Тюильри не угадал бы, какая причина задержала Гастона Клера, ибо никто не подозревал, что для народного, революционного Парижа настал последний час испытаний. Напротив, все расходились возбуждённые и ободрённые, с надеждой на победу.

Когда окончился концерт, на эстраду взошёл офицер главного штаба и торжественно провозгласил:

— Граждане! Тьер обещал вчера войти в Париж. Он не вошёл и не войдёт! Я приглашаю вас сюда в следующее воскресенье на наш второй большой концерт в пользу вдов и сирот!

В этот самый час версальские войска входили в Париж.

С утра 21 мая триста вражеских морских и осадных орудий подвергли ожесточённой бомбардировке крепостную ограду Парижа. Огонь версальских штурмовых батарей с фортов Исси, Ванв и из Булонского леса, направленный на западные укрепления, достиг небывалого напряжения. Коммунары больше не могли оставаться на этих бастионах, и командование приказало им отойти за виадук[51] окружной железной дороги, чтобы укрыться от уничтожающего огня неприятеля.

Люсьен Капораль, командовавший батальоном у ворот Сен-Клу, в полдень получил приказ оставить бастион. Не мешкая ни минуты, он приступил к его выполнению. Покинув укрепления вместе с батальоном, он тут же расстался со своими солдатами, направился на телеграф и набросал депешу в штаб. В ней он сообщал, что на бастионе оставлено два орудия, и просил прислать лошадей для их перевозки.

Почти одновременно с Люсьеном в помещении телеграфа появился человек в штатском платье, ничем не примечательный по внешнему виду. Он постучал в окошечко, над которым висела надпись: «Выдача писем до востребования», и спросил:

— Корреспонденция на имя Дюкателя есть?

Чиновник пересмотрел пачку писем и отрицательно покачал головой.

По простой ли случайности или так было предусмотрено заранее, но Дюкатель подошёл к столику, за которым сидел Люсьен, и попросил у него огня, чтобы закурить.

Люсьен ничем не выразил удивления или недовольства, когда Дюкатель бесцеремонно наклонился и через плечо командира батальона заглянул в депешу. Бросив на ходу «спасибо» — то ли за спичку, то ли за предоставленные сведения, — Дюкатель поспешил уйти.

Сдав телеграмму в окошечко, Люсьен направился прямо к виадуку, где уже расположился его батальон.

Через двадцать минут, в тот именно час, когда в Тюильрийском дворце закончился концерт и гостей приглашали прийти вновь в следующее воскресенье, на одном из бастионов у ворот Сен-Клу появился Дюкатель с белым платком в руке. Обратившись к версальским траншеям, он крикнул:

— Войдите! Здесь никого нет.

Он совершил своё предательство спокойно, ни от кого не таясь, ничего не опасаясь, — так привыкли версальские агенты к благодушию Коммуны.

Услыхав приглашение Дюкателя, версальский офицер в первую минуту заподозрил подвох со стороны коммунаров и не сразу отдал приказ своим солдатам занять ворота Сен-Клу. Только после тщательной разведки, убедившись, что Дюкатель сказал правду, он решился двинуться вперёд.

Ворота Сен-Клу и два соседних бастиона были заняты версальцами столь спокойно и неторопливо, точно всё это происходило на учении, а не во время ожесточённых боёв.

Так, неожиданно для парижан, этот прекрасный майский день оказался последним днём независимости революционного Парижа.

И в то время как в западной части столицы быстро продвигались колонны версальской пехоты, весь остальной Париж ещё ничего не знал о катастрофе. Кровь коммунаров заливала Нейи, а в других районах шла обычная для столицы жизнь — жизнь, утвердившаяся в ней со 2 апреля, когда на Париж упала первая версальская бомба.

Скрытые агенты Тьера не дремали. Теперь уже совсем открыто они призывали коммунаров прекратить сопротивление. У крепостных валов появились листки — обращение Тьера к парижанам. Он убеждал Коммуну открыть ворота города. В противном случае он угрожал парижскому населению кровавой расправой после штурма, в котором примут участие также и прусские войска.

Враги повсюду сеяли панику, вводили в заблуждение командиров отдельных участков, сообщая им о вымышленных действиях, якобы совершаемых другими командирами. В результате после отхода войск от крепостных валов последние рубежи города оставались без всякой охраны и наблюдения.

Сколь ни грозно было положение на фронте, Коммуна регулярно собиралась и обсуждала новые законы, которые должны были коренным образом перестроить жизнь парижского населения и создать новое общество на обломках старого.