Шарль Моррас и «Action française» против Германии: от кайзера до Гитлера - [8]

Утверждения, что Франции нечему учиться у Германии, которая «глупа – в том смысле, что не умна» (MCV, II, 108), и вообще у кого-либо, кроме античной Греции и Рима, были, как сейчас говорят, не в тренде. Считая французский классицизм высшим достижением европейской культуры, а значит, культуры вообще, Моррас ополчился на романтизм, в котором видел проявление «германизма» – тлетворный дух индивидуализма, бесформенности и разлада, который Жермена де Сталь занесла в страну гармонии. «Религиозный индивидуализм зовется Реформацией, политический – революцией, в искусстве это романтизм» (MPR, 67).

В философии главным злом было объявлено учение Канта как продолжателя ненавистного Руссо. «Кантианство – религия Третьей республики, – писал он в феврале 1904 г. в статье с многозначительным заглавием «Чемульпо[14], или Столетие Канта». – <…> Кантианство содержит в зародыше анархическое и космополитическое мышление. <…> Кантианство – по сути дрейфусарское учение. <…> Интеллектуально, морально, этически он наш враг, и потому мы обязаны отдавать ему должное. <…> Кант представлял себя Коперником философии. Правильнее было бы назвать его Птолемеем. Птолемей считал, что все небесные светила вращаются вокруг неподвижной земли, а Кант видел человеческий дух поставленным в центр природы, которой он диктует свои законы» (QFA, 241–243). Доде развил эту аргументацию в книге «Против немецкого духа от Канта до Круппа» (1915), добавив к врагам Франции, разлагающим ее дух, пессимизм Шопенгауэра и «философию бессознательного» Гартмана.

Единственное, что Моррас одобрял в Германии, – государственный строй, поскольку «Гогенцоллерны не более чем удачливые и успешные имитаторы наших Капетингов» (МЕМ, 483). Поэтому он соблюдал корректность в высказываниях о кайзере Вильгельме II – по крайней мере до начала Первой мировой войны.

IV

Равноправие между коренными французами (для Морраса – не менее чем тремя поколениями, жившими в стране и имевшими французское подданство) и недавно натурализовавшимися «метеками» (законодательство Третьей республики существенно упростило этот процесс), особенно на государственной службе, в бизнесе и в системе образования, представлялось ему главной внутренней угрозой. В евреях и протестантах он видел не только чужеродное тело в национальном организме, но орудие «наследственного врага» – германизма. «Главными двигателями и агентами немецкой рекламы в XIX и в XX веках были евреи обоих полушарий», – утверждал Моррас даже после Второй мировой вой ны (PJF, 101). «Еврейское вторжение – первый эшелон немецкого, – вторил ему Доде. – Франкфуртские банкиры идут впереди армий кайзера» (LDS, 209).

«После “дела Дрейфуса”, – констатировал эссеист П. Серан, – во французской политической жизни антисемитизм был для правых тем же, чем антиклерикализм для левых. Крик “Долой евреев!” отвечал на крик “Долой попов!”»[15]. Вплоть до Второй мировой войны юдофобия во Франции «оставалась среди принятых норм эпохи», как отметил историк Л. Жоли, предупреждая против ее «анахронической трактовки»[16]. В 1979 г. Жан Мадиран утверждал: «Следует заявить со всей определенностью: Шарль Моррас не был антисемитом. Даже отчасти не был. Совсем не был. Значение слов определяется их использованием – в то время, когда они используются. Сегодня антисемитизм означает расизм, нацизм, истребление евреев. Моррас был абсолютным антирасистом и яростным антинацистом. Он не был антисемитом в современном значении этого слова» (JMM, 79).

Юдофобы были не только на правом фланге, но и на левом – среди социалистов и синдикалистов. «Послушайте толпу, которая кричит “Долой евреев!” – писал в феврале 1890 г. Баррес, депутат-буланжист и любимец эстетской молодежи. – Это надо понимать как “Долой социальное неравенство!”» (ВМС, 627). «Антисемитизм эпохи, разделявшийся частью социалистов, был направлен против евреев как представителей капитализма», – отметил его биограф Ив Широн (VMB, 133). Этим же Луи Димье, многолетний соратник Морраса, объяснял малый успех подобной пропаганды среди рабочих: «Парижский мелкий буржуа – антисемит, рабочий – нет. Еврей – не конкурент ему, но зачастую работодатель, причем не хуже других» (DVA, 124).

Под «еврейством» Моррас понимал не этнос или конфессию, но «нацию внутри нации, государство в государстве», чуждую силу, которая «вмешивается в нашу политическую жизнь, внося лишь раскол и разрушение» (МРС, 467–468). «Вместо власти князей нашей расы мы получили хлыст менял иной, чем наша, плоти», – писал он в 1905 г., обличая власть Золота, которое «без ущерба для себя равно служит Парижу, Берлину и Иерусалиму», в предисловии к «Будущему интеллигенции» (единственная книга Морраса, переведенная на русский язык[17]). «Тот, кто придает нашему антисемитизму конфессиональный или религиозный характер, просто неправильно информирован, – разъяснил он в том же году. – Антисемитизм существует лишь потому, что французы вынуждены задавать себе вопрос, являются ли они хозяевами в собственном доме. <…> Опасайтесь, как чумы, обычной реплики наших противников: “Вы антисемит? Значит, вы хотите убить всех евреев”. Мы только хотим поставить их на свое место, причем это место не будет первым. Не меньше, но и не больше» (QFA, 190, 197).