Шардик - [3]

Этот могучий сокрушитель деревьев — и вдруг испуган? Чего он может бояться? Дикобраз, забившийся в неглубокую нору под скалой, с недоумением ощутил страх огромного зверя. Что заставило его пуститься в путь по незнакомому краю, через глухой лес, чужой для него? Со стороны, откуда пришел медведь, потянуло странным запахом — едким мускусным запахом страха.

Стайка желтых гиббонов, перехватывая ветки длинными руками и широко раскачиваясь, с воем и воплями пронеслась по деревьям. Потом из подлеска выскочили две виверры, пробежали рядом с медведем, даже не взглянув на него, и исчезли так же быстро, как появились. Дохнул странный, ненатуральный ветер, шевельнув густую листву наверху откоса, и из нее с разноголосым встревоженным гомоном выпорхнули птицы — попугаи, бородатки, разноцветные зяблики, лазурные и зеленые танагры-медососы, галки и лесные зимородки. Мимо проковылял армадил, явно раненный; промчался пекари, стремительно проскользила длинная изумрудная змея. Дикобраз выбрался из норы, почти у самых медвежьих лап, и пустился наутек. Но медведь продолжал стоять на дыбах, возвышаясь над плоской скалой, и неуверенно принюхиваться. Потом усилившийся ветер принес звук, источник которого, казалось, тянулся через весь лес, от края до края. Звук, похожий на шум сухого водопада или дыхание великана. Звук, порождающий запах страха.

Постепенно он усилился до рева, и количество животных, убегающих от него, стало бессчетным. Многие совсем уже выбились из сил, но все равно тащились вперед, с раззявленной оскаленной пастью и остекленелыми, ничего не видящими глазами. Тех, кто падал, затаптывали насмерть. Из подлеска поплыли тонкие струйки зеленого дыма, а чуть погодя там и сям на сизоватых листьях размером с человеческую ладонь запрыгали блики яркого света, какой никогда прежде не пронизывал лесную полумглу. Воздух раскалялся все сильнее, и вскоре ни одного живого существа — ни ящерки, ни мошки — не осталось на прогалине у скалы. А потом наконец появился гость, еще более ужасный, чем гигантский медведь. Длинный язык пламени выстрелил из-за завесы лиан, исчез, снова выстрелил и быстро замелькал туда-сюда, точно змеиное жало. Ярко заполыхали сухие зубчатые листья на кусте зельтазла, отбрасывая зловещее зарево на пелену дыма, что теперь заволакивал прогалину как туман. Мгновением позже огненный клинок рассек снизу доверху стену листвы на откосе, и тотчас же огонь побежал по стволу молодого дерева, поваленного медведем. В считаные секунды этот уголок леса — со всеми чертами и свойствами, делавшими его единственным и неповторимым для обоняния, осязания и зрения, — был навсегда уничтожен. Громадное мертвое дерево, последние полгода опиравшееся на другое, поменьше, рухнуло, охваченное пламенем, на красную скалу, расчертив ее черными полосами на манер тигровой шкуры. В свой черед загорелась и поляна, как горел на протяжении многих лиг большой лес, чтобы принести огонь в такую даль. А когда она перестала гореть, фронт пожара уже находился от нее в миле по ветру и продолжал двигаться дальше.

2. Река

Исполинский медведь неуверенно брел через лес, часто останавливаясь, чтобы обследовать свирепым взглядом незнакомое окружение, и переходя на грузную шаркающую рысцу всякий раз, когда его опять настигал мерзкий запах горящих лиан и гул приближающегося огня. Страх и растерянность порождали в нем угрюмую злость. Со вчерашнего вечера он безостановочно шел, гонимый опасностью, но все никак не мог от нее скрыться. Еще никогда прежде ему не приходилось обращаться в бегство, и вот уже много лет ни одно живое существо не осмеливалось противостоять ему. А сейчас, с чувством сердитого стыда, он брел и брел вперед, спотыкаясь о невидимые во мраке древесные корни, томимый жаждой и готовый при первой же благоприятной возможности повернуться и вступить в схватку с этим грозно сверкающим врагом, не ведающим страха и удержу. Один раз, на дальнем краю болотца, медведь решительно остановился, введенный в заблуждение минутной заминкой в наступательном движении противника, и только чудом спасся от огня, вдруг стремительно выбежавшего с обеих сторон и едва не взявшего его в кольцо. Один раз, в приступе безумия, он и впрямь бросился вспять и яростно бил пламя, пока на опаленных подушках лап не вздулись полоски ожогов. Даже тогда он отступил не сразу, но какое-то время лишь слегка пятился и кидался из стороны в сторону, выбирая удобный момент для нападения. Потом все же развернулся и устремился прочь, мощными ударами когтей полосуя стволы деревьев и с корнем вырывая кусты.

Теперь он дышал тяжело и шагал все медленнее, вывалив язык и щурясь от дыма, все гуще наползающего сзади. Зацепившись обожженной лапой об острый камень, огромный зверь упал и грузно перекатился на бок, а когда встал — принялся слепо бродить взад-вперед параллельно стене наступающего огня, задыхаясь в едком дыму. Вконец изнуренный, он потерял ориентацию и уже даже не видел, с какой стороны подступает пламя. Рядом с ним вспыхнул сухой клубок квиановых корней, и огненный язык лизнул переднюю лапу. В следующий миг воздух вокруг сотрясся от страшного рева, словно бы знаменующего готовность врага к смертельной схватке. Но еще страшнее и громче прозвучал бешеный рев самого медведя, наконец решившего принять бой. Мотая головой и нанося чудовищные удары по брызжущему искрами пламени, он встал на дыбы во весь свой гигантский рост и топтался взад-вперед, утрамбовывая мягкую почву, которая, казалось, даже стала проседать под непомерной тяжестью громадного тела. Длинный язык огня с треском взбежал по косматой шкуре, и мгновение спустя пламя полностью объяло зверя, продолжавшего мотать головой и раскачиваться в жутком, гротескном ритме. Охваченный болью и яростью, медведь шатко подошел к краю крутого обрыва и, качнувшись вперед, на краткий миг увидел внизу другого медведя, мерцающего, гримасничающего и протягивающего к нему огненные лапы. Потом он кинулся вперед и исчез, а секунду спустя раздался тяжелый всплеск и глухое бултыхание глубокой воды.