Шампавер. Безнравственные рассказы - [5]

Беранже

16 февраля 1832 года

Петрюсу Борелю

Скажи мне, Пьер, с чего вдруг на душе так худо

Становится тебе и все, что впереди,

Мрачнеет – и томит; откуда боль в груди,

И этот тяжкий вздох откуда?

Пьер, хороша ведь жизнь, – ты посмотри-ка ввысь,

Там, на небе ночном, звезд светят мириады…

Знай, одолеем мы все бренные преграды,

Что стенами тюрьмы взвились.

Пускай на утре лет она нас бьет, и гонит,

И тучей черною нам небо заслонит —

Иные имена врезаются в гранит,

Где их уже никто не тронет.

А вместе с вечером покой приходит сам,

И слава тихая венчает жизнь у брега,

И, может быть, тогда любви вернется нега

Пролить на раны свой бальзам.

Взгляни на тех, кто жил трусливо, осторожно,

Не зная радостей, что дарит сердцу страсть

Иль честолюбия пленительная власть.

О до чего ж они ничтожны!

И не страшней ли им, чем всем нам здесь, вдвойне:

На камне, голыми, под полуденным зноем,

Век сохнуть, век дрожать над чашею пустою,

Где только желчь одна на дне?

А ты как конь лихой – свободен, молод, в силе,

Резвиться весело и прыгать норовишь.

О чем тебе тужить? О том, быть может, лишь,

Что на день с милой разлучили!

Чего тебе желать? Ты слышишь впереди

Любви и дружбы зов и славы триумфальной.

Не хватит ли всего, чтоб скрасить путь твой дальний.

Богатство будет – подожди!

Вперед, смелей, мой Пьер, к себе суров, нещаден,

Неси свой тяжкий крест, не выбирай дорог,

Но пусть прохожие твоих не видят ног,

Обезображенных от ссадин.

У славы-мачехи мы пасынки. Живи!

Пред избранными мир склонится неминуче.

Но он не должен знать ни о венце колючем,

Ни о сочащейся крови!

Под этими стихами стоит подпись большого поэта, которым гордится Франция,[32] – нам хотелось огласить его имя, но мы боимся смутить его стыдливость и оказаться чересчур нескромными, раскрыв источник простодушной поэзии, столь задушевной и доверительной.

Разделив обе части, одну, состоящую из поношений, а другую – из благородных и дружественных советов, мы увидим в этом случае, как и во всех других, что злобная критика исходит только от подонков.

Вот и все, что нам удалось собрать о внешней истории Шампавера, что до его духовной жизни, она целиком и полностью в его писаниях; мы отошлем вас для этого прежде всего к настоящей книге рассказов, затем к «Рапсодиям», которые должны вскоре выйти в свет.

Наконец, за подробностями, относящимися к возникшему у него отвращению к жизни и его самоубийству, мы отсылаем читателя к повести озаглавленной «Шампавер» и заключающей собою этот сборник.

Господин Жан-Луи, его безутешный друг, оказал нам доверие, позволив привести в порядок рукописи и различные бумаги Шампавера, которые у него были; он поручил также на наше усмотрение опубликовать то из них, что мы сочтем нужным: среди всего прочего мы выбрали прежде всего эти вот неизданные рассказы. Если они будут хорошо встречены читателями, то мало-помалу мы напечатаем и все остальные, а также несколько романов и драм, которые тоже находятся в нашем распоряжении.

Явилась ли преждевременная смерть молодого писателя действительно ощутимой утратой для Франции? На этот вопрос мне нам отвечать, предоставим судить Франции, предоставим Франции указать ему надлежащее место, пусть Лион, его родина, воздаст ему должное и увенчает славой своего молодого и безмерно несчастного поэта.

Однако мы считаем долгом вежливости предупредить читателей, жаждущих всякого рода лимфатических писаний, чтобы они закрыли книгу и даже не заглядывали в нее. Если бы, тем не менее, им захотелось получить некоторые сведения о направлении ума Шампавера, то им достаточно прочесть то, что следует ниже.

Получив письмо, в котором Шампавер предупреждал о своем крайнем намерении, Жан-Луи тотчас же выехал, надеясь поспеть вовремя и отвратить его от рокового шага, но было слишком поздно. В Париже он немедля явился в дом Шампавера. Ему заявили, что тот отбыл в долгое путешествие. В городе ему не удалось получить никаких сведений. Лишь вечером, пробегая «Ла Трибюн»[33] в кофейне «Прокоп»,[34] он нашел там жестокое и неоспоримое подтверждение. На следующий день ему выдали труп его друга, пролежавший три дня в морге, и он похоронил его на кладбище Мон-Луи; там, возле могилы Элоизы и Абеляра,[35] вы еще сможете увидеть надтреснутый замшелый камень, на котором с трудом, но можно прочесть слова: «Шампаверу, Жан-Луи».

Глубоко потрясенный самоубийством этого юноши, я был не в силах сдержать слезы, слушая рассказ господина Жана-Луи в кофейне, и тот, растроганный, подошел ко мне и спросил:

– Вы его, должно быть, знали?

– Нет, сударь, если бы я его знал, мы бы умерли вместе.

Этим я снискал его дружбу, и этот славный молодой человек, прежде чем возвратиться в Лашапель в Водрагоне, отдал мне найденный на Шампавере бумажник.

Вот почти все, что в нем содержалось: какие-то заметки, несколько фантазий, беспорядочно нацарапанных сангиной[36] и почти совершенно неразборчивых, несколько стихотворений и писем.

Прежде всего я разобрал на ослиной коже следующие мысли:

Людям всегда советуют не делать ничего бесполезного, – согласен, но это то же самое, что велеть им покончить с собой, ибо, откровенно говоря для чего жить?… Есть ли что-нибудь более бесполезное, нежели жизнь? Полезно то дело, назначение которого понятно: полезное дело должно быть выгодно само по себе и по своим плодам, должно чему-то служить или действительно сослужит; наконец, – это дело доброе. Отвечает ли жизнь хотя бы одному из этих требований?… Цель ее неведома, ни само течение ее, ни ее итог не приносит никакой пользы, она ничему не служит, она ничему не послужит; наконец, она просто вредна; пусть кто-нибудь докажет мне, что жить полезно, что жить необходимо, я буду жить…