Шампавер. Безнравственные рассказы - [3]

книжка написана желчью и болью, это прелюдия последовавшей затем драмы, которую предчувствовали самые чистые сердцем; у такого произведения нету второго тома: эпилогом ему будет смерть!

Для наших читателей, которые не знают этих стихов, мы приведем из них несколько выдержек в подтверждение высказанных нами мыслей.

Вот стихотворение, открывающее сборник: мы отдаем ему предпочтение потому, что оно исполнено скорби и подкупающей искренности и содержит некоторые обстоятельства его жизни, о которых мы говорить не могли, оно обращено к другу, как видно, приютившему поэта в то время, когда, как Метастазио,[26] он очутился без крова, под открытым небом.

Только вспомни, друг мой милый,

Как судьба Петрюса била:

Он угла не знал нигде,

Чтобы сверху дождь не капал,

Чтоб прилечь с гитарой на пол, —

Ты помог ему в беде.

Сам позвал: «Побудь со мною,

Насладимся тишиною.

Над Парижем никогда

Не блеснет лазурь Гомера,

Небо нежного трувера…

Там туманы, холода.

А в Провансе солнце светит,

Там мой домик друга встретит.

Он – от суеты вдали.

Будет птичья легкость в теле.

Бедность? Пусть, но мы разделим

Ужин – горстку конопли».

Ободренный и согретый,

Я смущен был лаской этой.

Ты души услышал стон,

Первый понял, что один я.

Над нелегкою судьбиной

Ты слезу пролил, Леон.

Неужели ж, друг мой верный,

Ты б хотел, чтоб лицемерно

Жил я, время не кляня,

Лишь клонясь от горя долу?

Нет, как Мальфилатра голым

Пусть увидит век меня![27]

Пусть, увидев, знает душу:

Не подлец я и не трушу!

Много слез и трудных дум

На земных вкусил пирах я,

Но глядеть умел без страха

Я на горе и беду.

Пусть увидит: над утратой

Не тужу я. не богат я,

Но не беден: есть усы,

Есть гитара, есть веселье —

Боль врачующее зелье,

Тихой радости часы.

Пусть увидит: о судьбе я

Не вздыхал своей, плебея,

Титулов не получал.

Презрел чопорность дворянства

Иль хлыщей ничтожных чванство —

Плащ с Гарольдова плеча.

Я в чаду балов придворных

Не строчил стихов покорных,

Славословий не слагал.

Не изнежен, не пресыщен,

Я, как был, остался нищим,

Но не льстил я и не лгал.

Вот еще несколько стихотворений и еще несколько отрывков в другом духе, взятых, можно сказать, случайно, но равно исполненных печали и горечи, и кое-какие мысли, глухо подтачивавшие его и приведшие его немного времени спустя к гибели…

Скорбь

Дождей стеклянных звон – аккорды клавесина

На верхний мой этаж

Зачем вы ворвались? Мне сердце здесь в теснины

Ввергает трепет ваш!

Уйдите прочь, молю, тех, тех пьяните, звуки,

Чьей жизни торжество

Не потревожил я, каквы – страдальца муки,

Немую скорбь его.

Но все ж, откуда вы? Ложась на гладь эбена

И кости, вся в перстнях,

Не девичья ль рука игрой самозабвенной

Смущает так меня?

Прислушиваюсь вновь. И кажется, ребенка

Я слышу: наизусть

Он учит свой урок, и песня льется звонко.

Но отчего в ней грусть?

Нет, что я! Голоса, стук, топот в доме людном —

То гомон кутежа:

И стены, и полы, и люди – безрассудно

Все кружится, дрожа.

Свист, ржанье лошадей, лакеи, фаэтоны,

Смех от острот пустых,

Вихрь факелов, цветов, а рядом – нищих стоны,

Грязь и лохмотья их.

Вот он каков, разгул полночных вакханалий!

Роскошества дворца,

Богатства, славы блеск… А я один печален,

Терзанью нет конца.

И чудится: помост, ведут еврея. Боже!

Меня, меня ведут!

Вельможи и попы вокруг. Костер разложен.

И близок скорый суд.

Мне тяжко от всего, что зло и слепо

Нуждою взращено.

Вплеталась в жизнь любовь, шла золотом по крепу,

Но нет ее давно!

О бедная моя, тебя с собою рядом

Дорогой маяты

Я долго-долго вел, но посильнее ядом

Убила горе ты!

Так что же медлю я, нащупав сталь кинжала?

Украдкою взглянуть

Боюсь. Рука дрожит. Хоть распороть решала

Измученную грудь…

Гонюсь за тенью, той, всей жизнью яму вырыв

Себе же самому.

И все-таки живу – на гноище, как Иов,[28]

Не зная, почему.

Гимн солнцу

Пустынна леса глушь. Иду один туда я,

Тропинкою ведом,

В отчаянье, в тоске, и на землю кидаюсь

Бесчувственным скотом.

Чтоб голод заморить, лежу, уткнувшись в камень,

И солнца рад лучу.

Испить усталыми горящими глазами

Я свет его целительный хочу.

Скупа в столице власть: наемные клевреты

Искусно тут и там

Торгуют на ходу и воздухом, и светом —

Их покупал я сам!

Но мы нигде тобой, о солнце, не забыты:

В столице и в глуши

Ты мудро светишь всем – от нищенки забитой

До короля, что судьбами вершит.

Отрывок стихотворения, озаглавленного «Счастье и несчастье»

Ты птица вольная, мой бард! Твоя такая

Судьба – часами петь средь зелени и вод;

Так аист медленно по берегу шагает

И славит радостно закат или восход.

Ты птица вольная, мой бард! Тебе ли нрав свой

Упрямый изменять, уединенья друг?

Чужда тебе корысть, и все твое богатство —

В лохмотьях плащ, кинжал[29] да тишина вокруг.

Теперь поэт не тот – угодливый и сладкий,

Всегда во фраке он; он – щеголь завитой,

Он – попка, баловень господ богатых, падкий

Трещать без умолку из клетки золотой.

Откормлен и чванлив, над выдуманным горем

Он щедро слезы льет, отведавши гуся;

Как шпагою, зонтом он потрясает в споре

И призывает смерть, лекарства припася.

Дворцы и выезды, красотки, карнавалы

Одышливо ползут в его тяжелый стих.

Ему ли к беднякам заглядывать в подвалы?

Он словом бархатным бесстыдно хлещет их.

Слепцы, одумайтесь, кичиться погодите;

Вкушайте радости, твердя, что мир хорош,