Шаманский Лес - [7]

—   Почему «темная полоса»?

—   Приходя в город через много лет, попадаю в светлую или темную полосы.

—   Связано с уровнем жизни, порядка?

—   С доминированием темных или светлых групп людей.

—   Ну, отличить темные от светлых иногда очень трудно.

—   Почему так думаешь?

—   Нет критерия. Ни одежда, ни должности, ни уровень разговоров помочь не могут.

—   Часто люди не замечают различий из-за их простоты.

—   Есть простой критерий?

—   Посмотри на наиболее успешных и пойми, почему считаются успешными.

—   В разных группах разные критерии успешности.

—   Есть общий один.

—   Какой?

—   Устремление к духовности или к свинье.

—   Как это «к свинье»?

—   При устремлении к свинье успешными считается те, кто комфортнее живет, слаще жрет и трахается.

—   Да, даже и во многих властных структурах так.

—   Но даже самым крутым не угнаться за хряком среди свинок в теплом хлеву.

—   А почему «устремление»?

—   За «победы» в жизненной гонке положен приз — достижение идеала в следующей. Индийцы называют это кармическим перевоплощением. Такие «победители» вновь родятся свиньями.

—   Они же не хотят свиньями.

—   Человек реально хочет не то, что он об этом думает, а то, что проявляется в его делах и поступках. По делам и по жизни его.

—   А сейчас какая полоса?

—   Светает.

08.11.97

В вопросах Шамана о Москве, Санкт-Петербурге, Риге и других городах чувствуется наличие своеобразной системы. Например, рассказы о проверке документов в Москве он слушал, зевая, а о магнитных картах долго расспрашивал и был недоволен неполнотой ответов; вопрос о ценах он считал несущественным, а то, что в метро стало меньше красивых женщин — очень существенным. Мою версию о том, что красивые женщины пересели в автомобили, он одобрил, а версию о конкуренции как основе ценообразования — высмеял. Его высокий уровень социальной компетентности при отшельническом образе жизни удивлял меня.

—   У тебя есть паспорт?

—   Спрятан возле города.

—   Откуда?

—   Море и горы дают все. Когда я нашел этот паспорт, его владельцу уже нельзя было помочь.

—   А настоящий?

—   Настоящие документы давно истлели.

—   Ты где-то прописан?

—   Зарегистрирован.

—   Как это делаешь?

—   В следующий раз ты немного поможешь мне и узнаешь.

—   Как можешь знать, не бывая в городе?

—   Знаю города также хорошо, как море или горы.

—   Откуда?

—   Я прожил в городах много дольше тебя и еще собираюсь жить в них.

—   Как давно начал так жить?

—   Сослали меня в Якутию еще как правого эсера. Я сразу ушел на Восток, к океану.

—   Сам?

—   Договорился с Фогельманом для работы в его группе.

—   Но и здесь люди жили: Охотск, Ола, Гижига, Марково...

—   И здесь достали. В двадцатых я имел бартер с японскими компаниями.

—   Здесь были тогда японские компании?

—   Пытались торговать и работать.

—   Не помнишь какие?

—   Чите-Шока, помню. Потом по именам владельцев шхун помню — Танака, Юзара, Кумакици. Смотри-ка, забыл некоторых.

—   При Сталине тебе это, конечно, припомнили?

—   При Дальстрое, вылечил одного старого несчастного особиста. Он сказал, что грозит за этот бартер.

—   Что он сказал?

—   Что на «Генри Ривере» везут «мое дело» с приговором.

—   Он был прав?

—   Компаньоны, которые не решились уйти, умерли в лагерях.

—   Может они, действительно могли сообщить японцам что-либо стратегически важное?

—   Конечно. Здесь была целая рота медведей и дивизия зайцев.

—   Как ты ушел?

—   На юг, потом на запад по Охотскому тракту. Советские им уже мало пользовались. В Олекминске купил документы.

—   Что ты брал у японцев?

—   Все. Даже купил жену.

—   Японскую?

—   Тогда это было обычно.

—   Именно купил?

—   Я попросил, и через год мне привезли девушку.

—   Много привозили японских девушек?

—   В восемнадцатом—девятнадцатом веках японцы, китайцы, корейцы, американцы постоянно кого-нибудь привозили и увозили.

—   А русские?

—   Русских, конечно, было больше. Они с пятнадцатого века приходили по суше всем отрядом или караваном, а не единицы, как с кораблей.

—   Что стало с той японской девушкой?

—   На следующий год отправил домой. Им очень плохо здесь зимой.

—   У вас был ребенок?

—   Нет. Быстро понял, что придется отправить. Боялся, что зиму не переживет.

09.11.97

Собираюсь в город. Нужно сделать крюк от землянки Шамана к моему домику, забрать паспорт и в нем деньги на дорогу. Из леса иногда выходишь в таком виде, что могут и спросить документы. Шофера на этом участке трассы рассказывают друг другу обо мне всякие мифы: «На тысячу километров ни одного поселка, и мужик пеший на дороге голосует»... И выдумки всякие. Это неплохо. Предупреждены, не боятся, подсаживают. Со своей стороны, стараюсь поддерживать хорошие отношения: когда проставлюсь, когда с мелким ремонтом договорюсь и заплачу... Здесь важны не деньги, важно, что человек стремится быть благодарным.

Все же досадую немного, что не взял паспорт, когда пошел к Шаману. О паспорте на побережье не думаешь, как о вещи из другой жизни. Вспомнил вчерашний разговор с Шаманом.

—   Ты захоронил труп, у которого взял паспорт?

—   С понятием. И крест поставил. Хотя не вижу в этом смысла.

—   Зачем тогда?

—   На нем крестик. Возможно, верующий.