Шаман-гора - [18]

Женщины занимались хозяйственными делами. Кто стирал, кто выносил и развешивал на просушку под ласковым майским солнцем отсыревшие вещи.

— Всё-таки жизнь удивительная штука, — проговорил задумчиво Болдырев Ефим. — Пришлось мне в молодости участвовать в военных баталиях на Кавказе. Дак вот, тамотка тоже есть река Аргун.

— Тутошняя река не Аргун, а Аргунь прозывается, дядька Ефим, — поправил его Степан.

— Дак я и говорю, удивительная штука. Расстояние в тыщи вёрст, а названия рек только одной буквицей и отличаются.

Неспроста эвто.

— А что, дядька Ефим, неужто ты в кавказской кампании участвовал? — не поверил казак.

— Да энтак сподобился, — усмехнулся Ефим.

— А про нашего генерал-губернатора господина Муравьёва не слыхивал ли часом? Он ведь тоже в тех местах воевал.

— Слыхал я про генерала Муравьёва Николая Николаевича, который в тридцать втором годе замирил турецкого и египетского султанов. Потому и войны меж нами не случились. (Здесь Ефим ошибается, это был Н.Н. Муравьёв-Карский[3] — полный тёзка Муравьева-Амурского.) — Расскажи про свою службу, дядя Ефим, — попросил я его.

— Да ить чего в ней интересного, в службе-то той? Одна маята да тягость. Это хорошо ещё, что я не все двадцать годочков отслужил, а всего лишь десять.

— Поведай, Ефим. Не скупись. Очень мы интерес имеем послухать про твою службу и кавказскую войну, — попросили Ефима и остальные.

— А чего ж и не поведать. Слухайте.

И Ефим стал рассказывать: «Было это в 1830 году. Приехал в нашу волость нарочный с повелением забрить в рекруты молодых парней, которые по возрасту, значитца, в солдаты годные.

Ну, пал жребий и на наш двор. А мне до полного возраста ещё одного годка не хватало. А старшему брату Митяю в самую пору.

Однако успел Митяй к тому времени обзавестись женой и парой ребятёнков. Куды ж ему такому на службу? А дитёв кто кормить будет? Ну и говорит мне батя, что так, мол, и так, Ефим, пострадай за всё семейство наше. Возьми тягость армейскую за брательника свово Митяя. А мне щё, я молодой был, глупый. Да и скушно мне было в деревне, землю хотелось посмотреть. Вот я и говорю: «Нехай Митяй семейство своё прокармливает, а я не против на службу идтить». После того погуливали мы как полагается, да и увезли меня в далёкий город Царицын, что на Волге-реке.

Там в былые годы Емелька Пугачёв озоровал да волю казачкам требовал.

Определили меня в учебные батареи по артиллерийской части.

Всё бы ничего, но муштра дикая. Унижениев всяких и лишениев натерпелся я вдоволь. Да и унтер-офицер попался, что не приведи господь. Зверь-зверем. Сопатки нам кровенил и по делу и за просто так, из интересу. До того уж ему это самое дело по душе было.

Ну а мы, ясное дело, терпели. А куды попрёшь?

Так случилось, что через год, как я прибыл на службу, утонул тот самый унтер в отхожем месте. По пьяному делу утонул. Ну а командование следствие учинило, что да как? Не мог, мол, такой исправный служака, да ещё по пьяному делу, в отхожем месте лютую смерть принять».

Тут Ефим невольно усмехнулся, а я подумал, что не прост дядька Ефим. Ох, не прост. Не иначе как помогал он тому унтеру в дерьме окунаться.

Меж тем Болдырев продолжал: «Цельных три месяца длилось следствие. И три месяца с нас тянули жилы. Кто да что? А чего с нас взять? Никак нет, не могу знать. Так ничего и не выпытали.

Ну и решили нас от греха подальше спровадить в дальние гарнизоны. Так и попал я на Кавказ. В крепость Грозную. Воевали мы супротив чеченских и дагестанских имамов. Имам — это всё равно что по-нашему поп. А главным их военачальником был Гази-Магомед[4], главный имам Дагестана и Чечни».

— А что, дядька Ефим, говорят вера ихняя дюже от нашей отличается? — перебил рассказчика Степан.

— Дак щё вера? Вера она и есть вера. Магометанская вера, не наша. По эвонной вере выходит, что вино им пить не можно. Свинину кушать нельзя. Зато жён можно иметь сколько душа пожелает, а вернее — сколько прокормишь.

— Ишь ты, — оживились мужики, — и как же эвонные мужики с таким счастьем справляются? Тут и одна, бывает, до того запилит, хошь из дома беги.

— Покорные их жёны. По вере ихней выходит, что муж для них хозяин и повелитель. И бунтовать против него они не имеют никаких правов.

— Вот эвто верно у них прописано, и нам бы не худо. Верно, Демьян? — ввернул кто-то из мужиков.

— Дак вы поимейте в виду, мужики, что при всём при эвтом вина-то пить им неможно, — угомонил мужиков Зимин Филипп.

Мужики враз успокоились, а Степан проговорил:

— А всё одно, мужики, а христианская вера самая правильная. Хучь и жена всего одна, да зато винцо нам не возбраняется.

— Давай, дядька Ефим, сказывай. Что там далее было? — попросил Филипп.

Ефим обвёл слушателей взглядом и продолжил: «За веру свою воюют магометане страшно. Любимое их занятие — делать православным «секир-башка». По-нашему — значитца отрезать головы и протчие мужские принадлежности. Так что в плен к ним лучше не попадать, замучают насмерть».

— А ты как, Ефим, со всеми принадлежностями вернулся? — поинтересовался у него Кузьма.

— Об евтом у бабы евонной поинтересоваться надо, — хохотнул Филипп.

— Давайте, поинтересуйтесь, — спокойно ответил Ефим, — а заодно и у Яшки мово поспрошайте.