Шакарим - [79]

Мечтательность придавала свое очарование идее о совершенстве. Даже в своих чувственных увлечениях, питаемых какими-то конкретными грезами, поэт всегда стремился выделить в качестве основной мысли очень простую и прозрачную идею совершенства. Она прочно поселилась в нем после близкого знакомства с произведениями Льва Толстого. Ради этой идеи стоило жертвовать жизнью, если потребовалось бы. Ради этой нравственной максимы стоило жить.

После такого перерождения уже никакое богатство не манило Шакарима, как в молодые годы. А о своем назначении в этой жизни он стал думать после поездки в Мекку совершенно иначе, чем прежде. Он уже не мог смотреть на жизнь глазами обывателей, глазами большинства казахов. Отныне в душе окончательно поселилось равнодушие к мещанским идеалам. Он думал только о том, сможет ли пережить то предельное одиночество, которое необратимо предстояло освоить на пути к истине.

Думая об Абае, Мухаммеде или Будде, он все больше понимал, что их величие состоит не в таланте или человеческой исключительности, а в нечеловеческой самоотдаче, в готовности обойтись самым малым в жизни, в презрении к своим страданиям и лишениям.

Да, Абай не нищенствовал, но был одинок среди сородичей, как в пустыне. Призывая казахов восстать против мракобесия невежества, он чувствовал себя хуже нищего, который просит подаяние, ибо не было отклика его словам в окружающей среде.

Единственный выход из такого одиночества состоял в том, чтобы не сужать свою жизнь, замыкаясь в себе, чтобы еще больше открыть ее простору, принять в нее весь мир. Таким путем шел Будда, им хотел пройти Толстой, но не успел. Однако каждый великий человек ступал, порой безотчетно, на этот путь, если осмеливался шагнуть в космос.

А теперь вот и Шакарим ступил на долгий путь очеловечения, путь к истине.

Как он отвечал своим злопыхателям, в его уходе от мира нет ни мотивов отречения от жены и детей, ни старческого безумия, ни поисков смерти. А были пример опрощения Толстого и мотивы презрения к дольнему миру. И желание изменить мерой оставшейся жизни своей, что уж «не так длинна», то нетленное, название чему — Истина:

Говорят, что я отрекся от жены,

От родных, детей, что все поражены,

Что умру я, как Толстой, все говорят,

Что мозги бродягам старым не нужны.

Быть таким же, как Толстой, — мечта моя,

Не надейтесь, не терял рассудка я.

Нет, понять вы не способны мой секрет,

Шел не смерть искать в пустынные края.

Шакарим давно понял, что его исконная участь — быть одиноким творцом, а не публицистом или депутатом.

Одухотворенный творческим примером Толстого, овладев новыми знаниями, он намерен был создать, по примеру Толстого, Будды, Абая, не просто великие произведения, но философскую систему. Знал, что придется пойти на самопожертвование, быть готовым к лишениям и страданиям. И он был готов. Наладив быт на зимовке в Кен-Конысе, приступил к чтению философских работ и писанию. Это было началом нового периода в творчестве.

Чувствовал он себя в отшельничестве прекрасно. Первое время наслаждался свободой, писал стихи.

Вот, ушел, лежу в степи под неба сводом.

Может, выйду на охоту пешим ходом.

Нравится мне в одиночестве быть гордом.

Понял рано я, что нам не быть народом,

Коль с врагом мы как жена, а с близким — ведьма,

Месим лишь похлебку для себя всем родом.

Допускал, как видим, спорные суждения («нам, казахам, не быть народом»), остававшиеся, впрочем, таковыми и в другие эпохи.

Был немного горд тем, что его отшельничество — реализованная мечта Льва Толстого. Довольствовался в своем простом жилище малым, почти не испрашивая продукты из дома, из аула. Кормился охотой. Имел несколько овец, позже держал верблюдицу. Аскетизм, но не столь суровый, что было, помнится, совершенно чуждо Абаю. Рассуждая о тарикате, под которым он понимал духовное самосовершенствование путем строгой воздержанности и полного смирения, Абай писал в Слове тридцать восьмом:

«Если бы человечество для своего усовершенствования избрало тарикат — путь, указанный святыми, мир бы пришел в запустение. Кто бы тогда пас скот, кто бы остановил врага, кто бы шил одежду, кто бы сеял хлеб, добывал богатства земных недр? Разве, отказавшись от благ, дарованных Всевышним, мы не рискуем оказаться неучтивыми, неблагоразумными и неблагодарными, впадая тем самым в тяжкий грех?!»

Так что Шакарим жил по Конфуцию, изречения которого были под рукой: «Достойный муж в еде не ищет сытости, в жилье не ищет удобства. Он усерден в делах и сдержан в речах».

Однако его внимание отвлекало необычайное, постоянно растущее внимание сородичей к его персоне. Людям важно было понять, что затевает кажы, к каким богоугодным делам они могут оказаться причастными через него. Кроме этого, им по-прежнему нужна была помощь Шакарима в решении споров, в чем он был безупречным авторитетом. Стоило ему удалиться из аула, как сородичи стали ощущать острую необходимость точного и справедливого решения в спорах, которое он всегда выносил с величавой сдержанностью и безыскусной простотой. Так что уединение, строго говоря, не было чистым отшельничеством. К поэту приезжали просители, иногда заглядывали к ужину родные, преодолев двадцать-тридцать километров до стоянки. А то и посылали человека с сердечной просьбой приехать в аул для решения серьезного конфликта.