Шакарим - [118]

Зная это, можно назвать истоки зловредности, хвастовства человека. Так бывает, когда он с малых лет по неопытности увлекается нарядами да весельем, со временем пристрастившись к этому. Если человек привыкает смотреть на дьявола влюбленными глазами, то вскоре он принимает его за доброго ангела, привязывается, как к драгоценной возлюбленной, а от истинной красоты бежит, как от змеи или ядовитого жука, не способный оценить свои действия».

Совесть и труд, доминанта духовного над телесным — таковы позиции, ради утверждения которых, в сущности, писался «Сад подснежников».

К «Саду…» хронологически и содержательно примыкают «Три истины», которые дописывались летом 1929 года.

Излагая свои мысли о совести как самой высшей ценности, Шакарим связывает свое представление о совести с таинством души человека и его духа. У животных тоже есть душа, но нет у них духа, чтобы, подобно человеку, жить тем, что называется «духовными ценностями». Во главу последних Шакарим ставит «человеческую скромность, справедливость, доброту в их единстве» и обобщает их мусульманским словом «уждан», русским — «совесть».

«Уждан — совесть. Что это такое? Кто ее создает? Некоторые, отвечая, говорят, что ее прибежище — человечность, честь. По-моему, они все равно говорят о совести, — рассуждает Шакарим и продолжает: — Я тоже задавался вопросом, откуда происходит уждан — совесть, и казалось, что ответа нет. Но все же, на мой взгляд, совесть — есть желание, потребность души. Это потому, что душа является такой же сущностью, которая никогда не исчезает, не поддается порче, а с каждым разом все более совершенствуется, идет к возвышению. И ей требуется особого рода причинность для быстрого возвышения. К примеру, требуется чистота тела, чистота и полнота нравов, помыслов и дел. И одной из ее первейших потребностей должна быть именно совесть. Она потребна не только для существующей, но и последующей жизни…»

Книга «Три истины» — факт феноменальный, уникальный и неповторимый. Поэт отразил в ней произошедшую в нем эволюцию сознания, зафиксировал усовершенствованный в вере свой дух. И обнаружил при этом такие источники озарения, глубинная мудрость коих не каждому дана.

Ключевой вопрос всей философской системы Шакарима, как видно, о душе. Он говорил о ней в сорок лет, исследовал ее состояние и свойства в пятьдесят лет, опроверг все отрицания существования души в шестьдесят.

И теперь, на склоне лет, все-таки продолжал рассуждать о душе и о жизни после смерти. Не затем, чтобы докопаться, куда душа уходит после смерти. Он четко установил для себя, что на вопросы метафизики, выходящие за пределы познания, не может быть рационального ответа. Истина состоит не в получении ответов, а в их постановке, не в достижении конечной цели, а в движении к ней, не в прямом доказательстве великой теоремы, а в ее обосновании.

Вот почему на вершине жизни поэт-философ мог быть уверен, что у него есть свое доказательство существования души и жизни после смерти. Оно, по Шакариму, в вере. И не просто в вере, а в истинной вере. Если ты веришь в существование души и в жизнь после смерти, значит, в тебе есть уждан — совесть. И, умирая, ты пребудешь во блаженстве, ибо, веруя и совершенствуясь, познаешь истину.

Шакарим рассуждал в «Трех истинах» как подлинный служитель духа:

«Удивляюсь тем, кто говорит, что нет души и нет жизни после смерти. Чья же мысль подсказывает им эти слова? Сегодня, когда обнаруживаются ясные, как солнце, доказательства того, что душа существует и не исчезает после смерти человека, разумно ли оставаться столь непоколебимым в своих понятиях, уподобляясь муллам, которые не могут выбраться из привычных заблуждений религии?.

Один человек, восприняв разумом, искренне верит в то, что душа после смерти не только не исчезает, а становится еще чище и возвышенней. В понимании же другого — если умирает человек, то навсегда исчезает и его душа. Теперь предположим, что они оба оказались при смерти, причем оба знают об этом и находятся в полном сознании. В каком тогда расположении духа, с какой мыслью они уйдут из жизни? Наверное, верящий в то, что душа после смерти очищается и возвышается, умирая, пребывает в некоем блаженстве, а верящий в ее исчезновение оставляет этот мир с чувством досады, думая, что лучше бы все пропало разом. Кроме того, человек, уверовавший в то, что уж-дан, совесть, есть потребность души, испытывает угрызения, страдает от того, что когда-то в своей жизни совершил какое-то зло. И, наоборот, радуется, вспоминая о своих добрых деяниях. А если у человека нет такой веры и он считает, что совесть пригодна лишь для видимости, для человечьей личины, то он скорее всего не видит и особой разницы между добром и злом.

В таких случаях, вероятно, остается лишь находить способ заметать следы, ибо сердце человека, так и не поверившего в дальнейшую жизнь души, в то, что уждан, совесть, и душа — это одинаково необходимая опора для обеих жизней, не смогут очистить ни одна наука, никакое искусство, ни один путь и никакой закон.

Но если человек в полной мере уверует в посмертную жизнь души и в то, что совесть — это ее первейшая потребность, тогда ничто не сможет сделать его сердце черным. Потому единственный путь, который бы роднил людей, как братьев, открывая им возможность жить в добре и в этом, и другом мире, — это вроде бы религиозный путь.