Шакарим - [100]

Газета «Сибирская речь» добавила некоторые подробности о формировании казахского военного отряда милиции: «В Семипалатинск прибыли из степи киргизские отряды. Примерно в шесть часов вечера они вошли в город. Им была устроена торжественная встреча на площади перед Никольской церковью. С поздравлениями выступил представитель Временного сибирского правительства Давыдов. Во время встречи на площадь вышел известный национальный деятель А. Букейханов. В его честь конные по предложению подполковника Тохтамышева прокричали: «Алла!» На белых флагах были лозунги: «Да здравствует всероссийское и сибирское собрание курултая!», «Да здравствуют честные сыны Отечества!».

Так сложился альянс правительства Алашорды и Временного сибирского правительства, которым руководил адмирал Колчак.

Отношения между союзниками не были безупречными. Однако именно это время, когда Семипалатинскую область контролировали белые, оказалось самым благоприятным для правительства Алашорды. Оно получило наконец возможность почти беспрепятственно осуществлять административную деятельность.

Были восстановлены печатные издания, закрытые при большевиках. На первый план вышла работа всех земских комитетов уездов и области. Включился в работу и казахский суд Алашорды.

Шакарим писал в «Жизни Забытого»:

Белые Семей обжили,

Суд казахов разрешили,

И меня избрать решили

В суд заочно — так сложилось.

Но устои белых пали,

Город части красных взяли.

Я вернулся, раз уж звали,

С верой чистой в справедливость.

В двух строфах поэт уместил целую историю сложных взаимоотношений как с правительством Алашорды, так и с представителями белогвардейцев. Жизнь до ухода белых состояла из невольных метаний, выхода из состава суда, чуть ли не принудительных возвращений.

Суд Алашорды, в который поэт был избран перед приходом белых, оказался под полным контролем представителей Временного сибирского правительства. В частности, белогвардейцы сами решали, кого из осужденных судьями Алашорды отправить в тюрьму, а кого отпустить. Чаще просто отменяли решения, на что и сетовал Шакарим. Естественно, поэту такое насилие над свободной волей не нравилось.

Вдобавок и деятели партии «Алаш» стремились осуществлять генеральное руководство, словно взяв пример с большевиков. В условиях военного времени меры, возможно, были оправданными. Но Шакарим не воспринимал никакую диктатуру, кроме диктатуры нравственного по своим высоким моральным принципам закона. Потому и возникло убеждение, определившее суть проблемной ситуации, когда нравственность стремятся подчинить законам классовой борьбы: «Партия — само злодейство, / Для людей — как лицедейство».

По воспоминаниям Ахата, Шакарим очень переживал и в сентябре 1918 года с горечью признался:

«Я зря стараюсь. Руководители и не собираются людей делать народом. Как всегда распри! Все тот же карьеризм. Эгоизм. Та же клановость, не собираются расставаться с партиями! Чтобы защитить народ, поддержать справедливого — нет такого. Бедному народу кроме несчастий, сыплющихся на голову, ничего не дано. Я увидел, что на них надеяться нечего. А ведь это самые образованные люди. Я поверил в то, что они поведут народ по пути справедливости. Ошибся!»

Шакарим придерживался старинного народного принципа: «Если не будет справедливого суда, народ будет больным».

Однако он все более убеждался, что в справедливом суде отныне нужды нет.

Читая потрепанную книжку с речениями Конфуция, которая была всегда под рукой, он нашел то место, что припомнилось, когда он начал перебирать в памяти деяния партии «Алаш»: «Если естество в человеке одолеет культуру — получится дикарь. Если культура одолеет естество — получится книжник. Лишь тот, в ком естество и культура уравновешены, может быть достойным мужем».

Шакарим задумался: А много ли осталось сейчас в Алашорде достойных мужей — по Конфуцию? «Когда ты видишь доброго человека, старайся превзойти его; когда видишь дурного — изучи свое сердце».

Это верно, по мысли Шакарима, изучить свое сердце: оно должно биться в унисон с сердцем народа, чтобы ты не забывал о его нуждах.

Итак, Шакарим принял решение вернуться в Чингистау. Сослался на болезнь. Он и выглядел больным, настолько сильно подействовали переживания последних дней. И получить справку о болезни от врача было нетрудно.

В Алашорде ему не поверили. Однако для него это был единственно правильный выход. В конечном счете он поступил как поэт. Предощущение бессмысленности борьбы было сильным. Кровавая Гражданская война не оставляла надежд на осуществление мечты алашцев.

Автономия поэтической мысли

Вернувшись в Чингистау, Шакарим недолго пробыл в ауле. Дух свободы в уединенной обители гнал дальше, в Кен-Коныс.

Поэту важно было в момент душевного смятения оказаться в спасительной тиши отшельничества, остаться наедине с мыслями, чтобы обрести уверенность, душевную гармонию и равновесие. Потому и стремился в степь, в сердце Чингистау, в Кен-Коныс под смутный покров мириад звезд, где провел столько времени в счастливых интеллектуальных бдениях.

Его поэтические опыты обнаруживают особое состояние неуспокоенности, большей частью протекающее в атмосфере творчества, свободы и печали. Это был реализм жизни с ее повседневными заботами (опять вдвоем с Аупишем в трудных условиях готовились к зиме) и реалиями ухода от жизни окружающей действительности (с кровавыми зорями «окаянных дней»):