Шахта. Ворота в преисподнюю - [6]

Вот бы сейчас ехать в этом поезде — и ни куда-нибудь, а в Москву! Поезд унесся, оставив за собой след из крепкого, особенного запаха поезда, который Свят запомнил, когда они с тетей ехали в этот город…

Шагая по путям, Свят оказался на вокзале. Там стояла электричка, пассажиры бежали, Свят медленно шел мимо вагонов, кто-то второпях толкнул его, остановился, взял за плечи:

— Мальчик, ты с кем?

— С папой и мамой! — Сказал Свят и вдруг, неожиданно для самого себя запрыгнул в вагон.

Много позже, вспоминая свою жизнь, он обнаружил, что это была самая первая ложь, которую он помнил, а ведь потом, в его детской и взрослой жизни, ему пришлось лгать очень много, лгать постоянно и фундаментально.

Двери сомкнулись, и электричка тронулась. Народу было немного, Свят нашел место у окна и сел, отвернувшись.

Он ехал непонятно куда и неизвестно зачем. За окном разворачивалась картина, столь удивительная и прекрасная, что Свят не смел отвести глаз. Перед ним расстилалась сама бесконечность, голубая равнина, огромная, как жизнь. От этих медленно вращающихся полей веяло чем-то таким сладким, таким спелым и недоступно-таинственным, что хотелось смотреть и смотреть, и уже час прошел, и другой, а он все сидел и сидел в оцепенении, и казалось, что все это — огромный, счастливый сон, и ни за что на свете не хотелось ему пробуждаться.

Темнело, в глубине полей светились огни. Странное чувство овладевало Святом — это была грусть, но какая-то добрая и светлая, и почему-то замирало в груди, словно в ожидании подарка или мультфильма, который вот-вот начнется по телевизору. Далеко-далеко, среди высоких деревьев, виднелся дом с белой стеной, в этом доме вспыхнуло окошко — в тот самый момент, как Свят посмотрел на него. И дом, и деревья, растущие над ним, словно гигантские грибы, двигались вместе с поездом, но все же чуть отставали. Свят подумал, что вот так теперь уходит, отстает от него не этот чей-то дом, а дом вообще, и только месяц навсегда останется с ним, потому что месяц, узкий серп, возникший теперь на месте ушедшего солнца, всегда был на одном и том же месте, ехал и ехал за ним.

В вагоне зажегся свет, Свят увидел свое отражение в стекле, а весь заооконный мир теперь смешался с его маленьким круглым лицом. Поезд пошел очень медленно, пассажиры поднимались, снимали вещи с полок, надевали береты и шляпы. Вскоре все сгрудились в две тесные очереди у дверей. Свят догадался, что электричка остановится и больше никуда не пойдет…

— Мальчик, ты с кем? — услышал он точно такие же слова, но теперь их произнесла толстая старушка.

— Меня на вокзале тетя встречает, — сказал он, и это была его вторая ложь.

На перроне, куда он вышел, к ему опять подошла толстая старушка, но теперь уже схватила его за руку.

— Ну, и где же твоя тетя? — спросила она.

— Не знаю, — сказал Свят. — Вот, сейчас она придет.

И оглянулся, утверждая свою ложь, будто бы ища глазами тетю.

— Подождем ее вместе, — сказала старушка. — А если она не придет, — многозначительно добавила она, — отведу тебя в детскую комнату милиции.

Это в наши дни никому нет дела до мальчика, который едет один в электричке между двумя крупными городами страны, но тогда, в середине шестидесятых, все было не так, как сейчас: не было ни дразнящих рекламных плакатов, ни сплошного потока иномарок на улицах, и люди в стране жили совсем другие.

— Как тебя зовут? — спросила старушка.

Свят молчал, нахмурившись. Ему вдруг открылась правда, вернее, часть правды о себе самом. Имя — вот причина всему, что происходило с ним последние дни. На тетрадке было его имя. На бирке от курточки — тоже. Убийцы нашли его по имени, и только в имени было все дело…

— Ты что же, мальчик? Забыл, как тебя зовут? — старушка пытливо смотрела на него, хитро прищурившись.

Свят потер лоб. Разве бывает, что человек забыл свое имя? — подумал он. Старушка вдруг нахмурилась, взяла его за плечи и резко развернула к себе. И вдруг подсказала ему решение:

— А если и правда? Такое на войне случалось.

— Я… — неуверенно произнес Свят. — Не знаю, как меня зовут.

Его вторая жизнь

Его держали в привокзальной милиции до утра, рассчитывая, что кто-нибудь заявит о пропавшем мальчике, затем отвезли в больницу. Врачи быстро осмотрели его, присоединили разноцветные провода к голове и запястьям, заставили кружиться на месте и бегать по комнате.

— Никаких ушибов, повреждений нет, — сказал доктор. — Чрезвычайно странный случай амнезии.

Свят хорошо запомнил это новое слово. Потом его отвели в другой кабинет, с большим деревом, растущим в кадке у окна, и женщина-врач в толстых очках долго разговаривала с ним. Дерево, как уже потом, вспоминая все это, понял Свят, было фикусом, врач — психиатром.

Она спрашивала его, помнит ли он маму и папу, и Свят сказал, что не помнит, закусив губу. А помнит ли он какую-нибудь комнату, какой-нибудь дом? Нет. А собаку, кошку?

И так далее. Мало-помалу Свят понял, что женщина-врач настораживается, подозревая его во лжи, и что на самом деле он должен помнить из своей жизни хоть что-то.

Тогда Свят описал кошку, ту самую, которая жила у них в доме и пропала. Врач стала расспрашивать, где сидела кошка, что она ела, но хитрый Свят этого не помнил, что было на самом деле правдой: он забыл, что ела кошка.