Шахта - [26]
– Вам это лучше знать.
– То-то, что знаю! Назначаешь нормального парня. Он тебе и деловой, и грамотный, главное, свой в доску. А на поверку выходит: пьяница, или дурак невозможный, или – вообще черт знает что такое!
– Молодежь выдвигайте!
– Это вроде тебя, что ли? Может, порекомендуешь кого? Тут одного комсомольского задора маловато, тут голова нужна. Тебя послушать, так надо немедленно всех начальников шахт поувольнять, потом за средний состав взяться, а там небось и рабочие вам другие потребуются. Нет, брат, шалишь! Я так скажу: если б можно было всех негодных людишек просто взять да убрать куда-нибудь, а новых, хороших, из кармана вынуть и к делу приставить, то у нас уже давно коммунизм наступил бы. Тебя самого взять, – Климов вытянул из портсигара очередную папиросу, понюхал, обмял, прикурил, затянулся, – недавно еще мы все тут чуть не поседели от твоих закидонов.
– Значит, пусть все остается как есть?
– Ты, знаешь, не передергивай! Я к тому, что с наскоку ничего не получается. Теперь про доклад этот. Мы ведь сначала тоже недопоняли. А Кузьмин, кстати, не сдрейфил, в кусты не спрятался, в отличие от некоторых. И правоту свою доказал. Я теперь так понимаю: дело это архинеобходимое!
С каждым произнесенным словом, Климов, сам того не замечая, ударял кулаком по краю столу. По пустому зданию катился гул. Лицо его вконец затвердело, зубы оскалились.
– Тебе что до пуска осталось?
– Ну, рудный двор достроить, второй квершлаг – начать и кончить. Штрек по углю. От него ходки по падению пласта, там еще выработки разные. Вентиляцию пустить, значит, вентиляционный штрек, пути проложить, кабели, разминовку…
– Ну-ка, нарисуй мне тут.
Слепко набросал схему, не забывая прихлебывать теплый сладкий чай.
– Вот тут еще два штрека, ходок, камеру под трансформатор… Наверху – лесной склад, теплотрасса, еще вот здесь – запасные пути, ветку к обогатительной фабрике, ну и сама фабрика, разумеется. Это у меня самое слабое место. Оборудование только через год начнет поступать, и то еще в лучшем случае.
– Это же, считай, конец пятилетки!
– Во-во. Они там тоже всё на конец пятилетки запланировали. Да, чуть не забыл, еще бытовку достроить, прачечную, столовую, если успеем.
– А где люди сейчас едят?
– Где-где? Кто – где.
– Ясненько. Обозначь теперь, какие тут еще узкие места, кроме фабрики.
– Второй квершлаг, – не задумываясь, поставил крестик Слепко.
– А нельзя ли как-нибудь обойтись для начала одним квершлагом?
– Я уже думал. Можно камеру под разминовку сместить вот сюда, а тут проложить два коротких штрека. Вентиляцию оставить временную, но усилить.
– А фабрика?
– Возить пока хоть на двенадцатую! Да вы не беспокойтесь, товарищ секретарь, поднажмем и как миленькие уложимся! Я это так, для страховки, на всякий случай придумал.
Климов мрачно усмехнулся.
– Поднажмешь, значит? Верю. И выйдет, что ты еле-еле план вытянешь. А как же – «пятилетка в четыре года»?
– Вы ж сами знаете, план был нереальный, мы и так...
– Ага, нереальный все-таки? Ты хоть знаешь, что по твоей шахте на уровне наркомата значится? Не интересовался? Там значится, что первая очередь должна дать уголь, и точка! Никаких твоих штреков с квершлагами не прописано.
Слепко сморщился, словно у него заболел зуб.
– Я считаю, что «дать уголь» – это…
– Дать уголь – это дать первый уголь, все остальное ты, брат, сам себе накрутил. А теперь встаешь, понимаешь, в позу и заявляешь: планы были нереальные! Нет уж, товарищ Слепко, планы-то как раз реальные были, это ты сам их нереальными делаешь!
Евгений опешил. Такое ему в голову не приходило.
– Вы, значит, считаете... – нерешительно начал он.
– Считаю? Ты за кого меня держишь? На то вы и инженера́, чтобы считать. У меня за спиной четыре класса церковно-приходской да курсы по повышению. Я, парень, до войны на Каме рыбачил, а потом, почитай, четырнадцать лет с коня не слазил. Демобилизовался, сейчас на курсы и сюда, в этот вот кабинет. Это уж вы с Кузьминым считайте, а мы потом раскумекаем как-нибудь.
Секретарь глубоко затянулся.
– Так, что нужно, чтобы у тебя первый уголь на-гора пошел?
– Ничего почти не нужно, вот тут короткий штрек и ходок рядом. Здесь пути переложить, перегрузку смонтировать, это мы уже начали, собственно. Ну, и на поверхности – ветку. Всё. Остальное можно будет по ходу дела наращивать. Только, Никифор Петрович, как-то не нравится это мне.
– Давай начистоту, Евгений Семеныч! Работаешь ты неплохо. Прямо скажу: лучше всех и с большим отрывом. Но если мы позволим тебе сделать, как тебе хочется, может быть, ты и пятилетку провалишь! А если так, как сейчас говорили, план строительства будет выполнен за четыре года! Ну? Чего голову повесил? Если все грамотно уточнить… Уточнить, а не смухлевать! По всему тресту пятилетку досрочно выполним! И это справедливо! Потому что люди, по большей части, работают как проклятые. Думаешь, в прежнее время так вкалывали?
– Но почему тогда сразу план правильно не составили? Где тогда этот Кузьмин был?
– Кузьмин? Да вот на двенадцатой, как раз, и был. А что до тех, кто эти самые планы составлял, сам небось знаешь: иных уж нет, а те – далече. Не спросишь с них теперь.
А вы когда-нибудь слышали о северокорейских белых собаках Пхунсанкэ? Или о том, как устроен северокорейский общепит и что там подают? А о том, каков быт простых северокорейских товарищей? Действия разворачиваются на северо-востоке Северной Кореи в приморском городе Расон. В книге рассказывается о том, как страна "переживала" отголоски мировой пандемии, откуда в Расоне появились россияне и о взгляде дальневосточницы, прожившей почти три года в Северной Корее, на эту страну изнутри.
Герои книги Николая Димчевского — наши современники, люди старшего и среднего поколения, характеры сильные, самобытные, их жизнь пронизана глубоким драматизмом. Главный герой повести «Дед» — пожилой сельский фельдшер. Это поистине мастер на все руки — он и плотник, и столяр, и пасечник, и человек сложной и трагической судьбы, прекрасный специалист в своем лекарском деле. Повесть «Только не забудь» — о войне, о последних ее двух годах. Тяжелая тыловая жизнь показана глазами юноши-школьника, так и не сумевшего вырваться на фронт, куда он, как и многие его сверстники, стремился.
Повесть «Винтики эпохи» дала название всей многожанровой книге. Автор вместил в нее правду нескольких поколений (детей войны и их отцов), что росли, мужали, верили, любили, растили детей, трудились для блага семьи и страны, не предполагая, что в какой-то момент их великая и самая большая страна может исчезнуть с карты Земли.
"... У меня есть собака, а значит у меня есть кусочек души. И когда мне бывает грустно, а знаешь ли ты, что значит собака, когда тебе грустно? Так вот, когда мне бывает грустно я говорю ей :' Собака, а хочешь я буду твоей собакой?" ..." Много-много лет назад я где-то прочла этот перевод чьего то стихотворения и запомнила его на всю жизнь. Так вышло, что это стало девизом моей жизни...
1995-й, Гавайи. Отправившись с родителями кататься на яхте, семилетний Ноа Флорес падает за борт. Когда поверхность воды вспенивается от акульих плавников, все замирают от ужаса — малыш обречен. Но происходит чудо — одна из акул, осторожно держа Ноа в пасти, доставляет его к борту судна. Эта история становится семейной легендой. Семья Ноа, пострадавшая, как и многие жители островов, от краха сахарно-тростниковой промышленности, сочла странное происшествие знаком благосклонности гавайских богов. А позже, когда у мальчика проявились особые способности, родные окончательно в этом уверились.
Самобытный, ироничный и до слез смешной сборник рассказывает истории из жизни самой обычной героини наших дней. Робкая и смышленая Танюша, юная и наивная Танечка, взрослая, но все еще познающая действительность Татьяна и непосредственная, любопытная Таня попадают в комичные переделки. Они успешно выпутываются из неурядиц и казусов (иногда – с большим трудом), пробуют новое и совсем не боятся быть «ненормальными». Мир – такой непостоянный, и все в нем меняется стремительно, но Таня уверена в одном: быть смешной – не стыдно.