Шахта - [12]

Слепко ринулся вниз, ногами вперед, волоча за собой дурацкую сумку. Потом, извернувшись, пополз по-тараканьи, скоро перебирая руками и ногами, почти что в темноте, фонарь его колотился о камень где-то под животом. Все опасные места он проскочил безо всяких предосторожностей. Сзади донесся голос сильно отставшего Белогурова:

– Полегче, полегче, Евгений Семеныч, время есть еще, эдак вы только шею себе свернете!

Десятник остановился и обнаружил, что давно уже можно было встать на ноги.

– Да я, это, чтобы на свежий воздух побыстрее выбраться, Петр Иваныч, а то в горле очень запершило! – крикнул он.

Отблески белогуровского фонаря теплились уже неподалеку. Все яснее слышался неторопливый одышливый говорок:

– Так вот, значит... подошли мы с ним к речке… Местечко выбрали наилучшее, издавна еще я там прикармливал, под кривой ракитой. Ну, снасть разложили, забросили. Я куму-то и говорю: а не вскипятить ли нам пока чайку, внутренность, это, наперво, прополоскать? Стой! – закричал вдруг старик. – Ты чего творишь, ослеп, што ли?

Оказалось, Слепко второпях зацепил стойку, и та съехала на сторону. От неожиданности десятник резко ударил по ней сапогом, да не туда. Стойка упала. Посыпалась каменная крошка. Яростно выругавшись, Евгений подхватил злосчастное бревнышко и парой ударов вбил его на место.

– Иди давай, чего встал-то? – раздался над самым его ухом сердитый голос. Слепко опять зарысил вниз по лаве, а запальщик вновь отстал, но, несмотря на это, как ни в чем не бывало продолжал нести свою тягомотину:

– Развел я, значит, костерок, котелок на треногу приладил, а кум-то по-прежнему над удочками сидит, поклевку пропустить опасается, и вдруг…

Сверху послышался глухой удар, потом – продолжительный рокочущий шум. Слепко застыл, втянув, по-черепашьи, голову в плечи.

– Обвалилась, значит, глыбочка-то, – определил запальщик, – как бы шнуры она нам не перебила. Ну чего опять застрял? У нас паря, время теперь подотчетное, ждать тут нечего.

Евгению невмоготу было слышать этот тягучий, безразличный ко всему голос, потому, что он уже точно знал, что время все вышло, и они с этим выжившим из ума мухомором опоздали, не успели добраться до безопасного места. Сведенной спиной он чутко, мучительно ждал взрыва, поэтому, часто оступался, налетал на стойки, стукался головой о кровлю. Старик продолжал что-то там бормотать, но Слепко не разбирал больше ни слова. Неожиданно перед ним оказалась конвейерная перегрузка. Мгновение, и он очутился под ней и вжался в ржавый кожух привода. Дошли все-таки. «Старик-то, небось, считает меня трусом. А, все равно! Болтать вот только будет». Рядом появились стоптанные сапоги. Запальщик, сипя и пыхтя, примостился рядом.

– Женька, посунься, што ли. Чего расселся, как барин ...

Почва едва ощутимо дрогнула, раздался тупой, мягкий удар. В ушах зазвенело. Сразу, следом за первым, – второй удар.

– Опять у тебя, Женька, лампочка стухла. Говорил же тебе.

Но Слепко не обращал внимания на старика. Он, шевеля губами, считал взрывы... Семь, восемь, девять. Все!

– Все девять взорвались, Петр Иваныч! – радостно воскликнул он.

– У меня, братец, завсегда так, – вяло продребезжал тот, – об чем бишь я? Да. Так значит, кум-то мой при снастях остался…

На Евгения снизошел великий покой. «Предчувствия – расчувствия, чушь собачья, стыдоба... – лениво думал он, – нет, кончать нужно с буржуазными пережитками».

Мимо медленно поплыла густая угольная пыль пополам с горьким дымом.

Глава 4. Перевыполнение

Петр Борисович Зощенко сидел в пять утра у себя в кабинете и, забавно подергивая нижней губой, разглядывал побеги лебеды перед низким окошком. Еще не вполне развиднелось, и в стылом тумане за стеклом можно было различить только два или три ближайших стебля. Тонко очерченные листочки чуть подрагивали, на их кончиках тускло светились крупные, запредельно чистые капли. Периодически они падали, и на их месте сразу же начинали набухать новые. Примерно с той же периодичностью на столе перед Петром Борисовичем начинал пронзительно дребезжать телефонный аппарат. Тогда он, не поворачивая головы, принимал сводки с участков по результатам ночной смены. Немного только косил глазами, когда обмакивал перо в чернильницу и заносил четкие фиолетовые цифры в аккуратно разграфленный журнал.

– Ну, дорогой Феликс Иванович, чем порадуете? – спрашивает он, к примеру, у начальника Восточного участка Романовского.

– Да... ну, девяносто два процента, пока... – угрюмо бурчит трубка.

– Благодарю вас, Феликс Иванович! Вы всё более отстаёте, как и следовало ожидать.

Поскрипывает перо, выводя девятку и двойку.

– И какая же у вас сегодня причина?

– На Юго-восточном квершлаге почву вспучило, электровоз половину только берет.

– Вспучило, говорите? Так-так…

– Вспучило! А на третьем промежуточном у транспортера привод не тянет!

С кончика бледно-зеленого, математически точно изогнутого листочка упала очередная капля.

– Куда именно не тянет?

– Привод, говорю, не тянет, потому что мотор мычит!

– Тогда, конечно, Феликс Иванович, какие же еще могут быть вопросы, если у вас там все вспучило, да к тому же еще мычит. Позвольте узнать, вы что заканчивали?