Шаги забвения - [78]

– Андрюша, а не мог бы ты попросить своего друга Министра помочь нам с квартирой? Я слышала, в милиции существует своя, ведомственная очередь, которая гораздо короче муниципальной. Да и требования там не такие строгие, как в муниципалитете. Вот если бы и нам встать на очередь и получить квартиру? Я согласна даже на самую скромную однушку, лишь бы жить отдельно от твоей матери!

– Ты, наверное, с ума сошла? – кричал на меня муж. – Ты что мне предлагаешь? Хочешь, чтобы я беспокоил Министра такой ерундой? Ты предлагаешь мне рассказать ему о том, что моя жена не может ужиться со свекровью и на этом основании требует себе отдельную жилплощадь? Ты в каком свете хочешь меня выставить?

– Я и не думала ничего такого, – скромно оправдывалась я. – Просто было бы неплохо, если бы ты хотя бы узнал, имеем ли мы право встать на эту очередь.

– Могу сразу тебе ответить, что не имеем! – продолжал кричать на меня муж. – Мы – москвичи! А москвичей на очередь не ставят! Только иногородних.

– Но ведь Коршунов – тоже москвич! – привела я дополнительный аргумент в свою пользу, так как благодаря словоохотливости Андрея была в курсе дел многих его сослуживцев. – И он смог не только встать на очередь, но и получить отдельную квартиру!

– Сравнила! Коршунов жил в коммуналке, а мы с тобой прописаны в отдельной квартире! Такие варианты комиссия даже не рассматривает.

– Но ты не мог хотя бы поинтересоваться, – мягко настаивала я, пытаясь всё же убедить мужа в том, что нам просто необходимо улучшить жилищные условия.

– Вот ещё! В Москве полно милиционеров, которые приехали из других регионов и сейчас живут целыми семьями в общежитии. И у них ситуации гораздо хуже, чем у нас!

– Сомневаюсь, что у кого-то может быть ситуация хуже, – скептично говорила я в ответ. – Тем более что вряд ли каждого из них силком заставляли переезжать в Москву, чтобы ютиться в общежитии! Эти люди сделали свой выбор, оставив свои дома в родном краю, ради карьеры и большей зарплаты. И они знали, что никто им сразу же не преподнесёт московскую квартиру на блюдечке с голубой каёмочкой. Так что будет справедливо, если они в полной мере прочувствуют на своей шкуре все сложности жизни в Москве.

– Я в жизни не встречал более злобной и эгоистичной женщины, чем ты! – тут же восклицал муж, притворяясь обиженным до мозга костей. – Всегда думаешь только о себе и о своих меркантильных интересах! Нет бы подумать о тех, кому приходится хуже! После этих твоих слов я уже точно ни к кому не пойду и не буду ни о чём просить! Такая, как ты, не заслуживает своей квартиры! И радуйся тому, что моя мама до сих пор ещё не выписала тебя из своей квартиры! А то стала бы бомжом, которому место на улице! – переходил на угрозы муж, давая понять, что в моих же интересах прекратить этот разговор.

И я замолкала, понимая, что ничего не добьюсь. И хотя официально выписать из муниципальной квартиры меня было достаточно проблематично, но я не сомневалась, что для того, чтобы припугнуть и наказать меня, Андрей вместе со своей матерью вполне способны пойти на любой подлог и подкуп, лишь бы лишить меня московской прописки. А я должна была сохранить право пользования этой квартирой ради дочери. Ради того, чтобы ей не пришлось, как мне, мыкаться и жить с нелюбимым и деспотичным мужем лишь потому, что у неё не будет своего угла. Поэтому я продолжала терпеть и молчать, стараясь лишний раз не гневить своего мужа. Лишь иногда я заикалась о том, что стоило хотя бы попытаться поговорить с нужными людьми о возможности постановки нашей семьи на ведомственную очередь по улучшению жилищных условий. Но каждый раз я встречала такой отпор со стороны мужа, что со временем поняла, что он и палец о палец не ударит для того, чтобы нам жилось хоть чуть-чуть лучше.

Самое обидное в этой ситуации то, что если бы Андрей действительно в то время обратился в комиссию по улучшению жилищных условий, то нас бы поставили на очередь, и через несколько лет у нас бы появилась собственная жилплощадь, потому что никаких ограничений для постановки на очередь сотрудников-москвичей не существовало. Но он потерял драгоценное время, и после вступления в силу нового Жилищного кодекса в 2005 году мы уже ни на что не могли рассчитывать. То есть пытаясь досадить мне, Андрей упустил свою собственную выгоду и, вполне вероятно, сократил свою жизнь, так как если бы мы жили отдельно, то ему бы не пришлось заливать свои постоянные ссоры с матерью алкоголем и сбегать от неё в деревню и в другие места, где не было не только матери, но и меня, чтобы вытаскивать его на собственном хребте изо всех передряг, в которые он всё время вляпывался по пьяной лавочке.

Пока я три года находилась в декретном отпуске с дочерью, единственным моим развлечением была прогулка на детской площадке. У меня не было книжек, чтобы их читать. Я ни к кому не ходила в гости и не приглашала гостей к себе, потому что не было денег. Мне совершенно нечем было угощать гостей. У меня не только ничего не было к чаю, но даже не было и самого чая. Я, как наши славные деды в период Великой Отечественной войны, пила морковный чай. Тёрла морковь, сушила её, а затем заваривала. Вкуса у этого напитка практически не было, и мне нечем было даже подсластить его. Но, по крайней мере, я не умерла с голоду. Но в душе я скисла конкретно. И страдала я большей частью не от недоедания, а от того, что вынуждена была проводить свои молодые годы в четырёх стенах за рутинной домашней работой.