Шаг за порог. - [2]

Но, добравшись до долгожданной Зареченки, они увидели, что и там не будет им пристанища. Все ее жители, даже по спустившимся уже сумеркам, продолжали увязывать по телегам свой скарб, сгонять и привязывать скотину… И так они были заняты этим делом, что не торопились даже помочь отбиться гостям от налетевших деревенских псов, возбужденных общим волнением и от этого совсем свирепо встретивших чужих людей:

– А ну назад, проклятые! Свои! Свои! Нельзя! Да держи своих-то, Радим! – принялись потом кричать, отгоняя собак, очухавшиеся зареченники – растаскивать сцепившихся смертным боем за своих хозяев с обрушившейся сворой пришедших вместе с Радимом волкодавов.

Когда, наконец, собачий кавардак закончился, все семейство благополучно добралось до дома, где жил их названный зять. Сейчас дом кузнеца был похож на торговый ряд: котомки, узлы, короба – все собирались, но без особой суеты, без спешки, с достоинством, как и сам Радим с семьей день назад собирался.

И здесь им не будет пристанища…

Не долго ездили по знакомым лесным тропам верховые вестники на косматых рабочих лошадках, передавая речи старших. Обменялись старейшины деревень своими весомыми и мудрыми мыслями, и решили все, как один, двигаться обратно – туда, откуда их деды пришли… Поначалу, конечно, думали укрыться от пришлых иноземцев в лесах – авось возьмут все, что им надо, да и уплывут опять в свои далекие проклятые Небом земли. Но потом, из сбивчивых рассказов дозорных-охотников, посланных на догляд, ясно стало, что не остановятся на этом налетчики – дальше за ними пойдут, как волки по кровавому следу… И тронулись тогда через леса, как когда-то сюда пришли, к своему князю, от которого еще их деды отреклись и сбежали – обратно в ярмо, да под защиту.

Дни тянулись, как кошмарный сон, из которого не выбраться, не проснуться, не очнуться на теплой постели, не отмахнуться оберегом.

По пути захворал Кин. Он провалился в незаметный глазу, предательский, слегка подмерзший, омут, наполненной ледяной болотной жижей. Вытащили-то его сразу – растерли, согрели – да, видать, не до конца обогрелся… Пятый день жар с него не сходил – все лежал в телеге и глаз не открывал; а когда очнется – жутко кашлял до крови из горла…

Кира от телеги не отходила – все пеклась о самом любимом из всех шести братьев, который всегда был ее сообщником во всех шалостях, защитником от отца и других братьев, не редко стойко сносившим порой надлежащее ей наказание…

Кин не дотянул до Большого города трех дней – просто на одно утро не проснулся…

Кира была безутешна. Она убивалась намного сильнее матери. Скорбела глубже любого из братьев или отца, который в этот момент вообще казался ей бесчувственным истуканом. С Кином умерла ее душа – все детство и тепло родного дома – именно в тот момент, когда она дотронулась до холодного бледного и уже чужого лица…

Брата похоронили в лесу. Недалеко от дороги, по которой двигался обоз. Молча копали чужую землю. Молча опускали завернутое в холстину тело, отдавая его навсегда стылой жиже…

Отрешенность и пустота. Даже горечь утраты растворились в них.

Все родное и светлое оставалось теперь позади – впереди были страх и неизвестность…

Кошмар скитаний и утраты довершил их приезд в город. В нем происходило почти то же, что и в их собственной деревне, с тем лишь различием, что с обозами собирались идти только женщины и дети, а мужчины толпились у княжеского детинца. Мужики мрачно и молчаливо толкались во внутреннем дворе. А в тереме шло воинское вече: судили о том, когда же подойдет подмога с соседних княжеств – вестники были отправлены три дня назад… Никто и не собирался выдвигаться такой малой ратью против воинов Данерата. Слишком страшен был опыт первых князей, не смирившихся с воинственными иноземцами, вышедшими на рать навстречу незваным гостям…

Княжьи люди кормили пришлых горячей похлебкой, из больших котлов, расставленных у ворот; выдавали по куску черного уже почерствевшего хлеба – единственная возможная помощь…

Отец остался в княжеском ополчении, а Кира с матерью и тремя младшими братьями отправились с общим обозом на своей телеге, ставшей им домом на колесах.

Расставаясь с отцом и двумя старшими братьями не испытывала ничего, как будто с совсем чужими людьми прощалась – попыталась вспомнить что-то хорошее, связанное с ними, чтоб хоть как-то себя разбудить, да так ничего и не вспомнила. Разве что, Вит – второй оп старшинству – с ярмарки как-то бусы ей привез… Только Кира не носила украшений – с детства не любила наряжаться в ленточки да бубенчики, и юбку на портки все время сменяла, лишь только за деревню выходили…

Путь вновь тянулся в неизвестность, которая даже и не напрягала, а была безразлична – все чувства, как будто замерзли вместе с озерами и реками, за три дня одевшимися в ледяные брони, словно тоже приготовились к битве с враждебными иноземцами.

В душевном оцепенении, она продолжала повседневные дела…

День тянулся за днем, и уже начало казаться, что все это мытарство будет длиться вечно. Как вдруг по всей их колонне из повозок и телег прошло волнение. А потом с начала обоза донеслись крики, визги женщин и детей, и как бичом хлестнула впившаяся в сознание весть, сразу облетевшая всю процессию: «Враги!» Как в бреду – слова матери, которая уже была не так легка на ноги: «Беги, Кира, спасайся! Братьев спасай!» И заплакавший Итичка маленький, всунутый ей в руки! И толчок матери в спину: «Беги, дура, говорю!!!»