Шаг в сторону - [7]

"Не такой уж старый и не такой уж дурак, Марик... Вы сами позволили так вас называть, а мне нравится... звать такого... как мальчишку... И разоткровенничались со мной не зря. Иначе, боюсь, и я бы не решилась. Итак, о деле. Марик, возьмите меня в свой экипаж, на вашу шагайку. Вам же нужна там буфетчица, верно?" "Вы умеете хорошо готовить?" "Я запишусь на платные курсы и буду не хуже любой другой. Вы что это?.. Я же в буфетчицы прошусь, а не в наложницы."

"Я просто пытаюсь понять, почему вы предпочли седину краске или парику. И еще. Я никогда не беседовал с женщиной, которая бы не отвечала на мою улыбку.""Еще бы! Зато увас онаудивительно профессиональная. На вашу улыбку просто невозможно не ответить. Такая у инженеров не бывает. Вы... что-то там продавали в своем Израиле?" "Вы угадали. И не только продавал. Так вот, я не приму седую буфетчицу. Придется вам покрасить волосы." "Почему?" "У каждого капитана свои закидоны. Хочу набрать себе молодежный экипаж и подавлять всехтолько своими сединами." "Ради таких рейсов я обещаю покраситься, хотя и знаю, что никогда не восстановлю ни цвета моих волос до катастрофы, ни..."

Не сводя с меня ставших огромными серых глаз, седая девушка вдруг стала тихо плакать, не вытирая слез, которые текли из глаз и из носа, затекая ей в рот и капая с подбородка на платье. Она не шевелилась, не вытирала капель, а в ее взгляде была нестерпимая боль. Я неуверенно положил свою руку на ее.Девушка тотчас благодарно сжала мою кисть.

"Идите на свои курсы, - тихо сказал я. - Я принимаю вас в экипаж... в любом удобном для вас виде... А пока... Могу я вас пригласить со мной поужинать после работы?" "Можете. Не все же вам мною любоваться в рабочее время. Это нас с вами отвлекает от эпохальной деятельности. И потом, я все-таки не натюрморт, а еще вполне живая женщина."

Она сделала судорожную попытку улыбнуться, но ее лицо при этом так жутко исказилось, что я вздрогнул. Ирина лихорадочно достала платок и снова стала вытирать слезы.

"Вот видите, - виновато добавила она. - А вы говорите..."

"Так я жду вас в восемь у ресторана "Ангара"."

4.

Я едва дождался половины восьмого. Хотя, чего может ожидать человек моего возраста от свидания с такой странной юной дамой?..

Пока же пришлось выйти из гостиницы на улицу города полузабытой родины. Свежие метровой высоты сугробы были уже с пятнами блевотины. Навстречу попадались пьяные, один из которых подозрительно замедлил шаг. За долгие годы эмиграции я утратил иммунитет и забыл, что с такими прохожими смертельно опасно встречаться глазами. Парень был со свежими ссадинами на лице и каплями крови на белом тулупе. Из-за мехового ворота торчало лезвие топора. Мимо шли закутанные люди, не обращая на потенциального убийцу ни малейшего внимания. Нет, ничего в сущности не изменилось на родине за все эти годы, подумал я, впервые окончательно осознав, что это уже не один из моих снов о возвращении, а реальность. Сколько раз мне за эти двенадцать лет снилось, что я снова в Сибири, где сном является Израиль, и как я был счастлив при пробуждении! И вот он - сибирский город наяву, вот он снег, дрожащие в мареве огни, пьянь...

И - мороз!

Я уже успел забыть, что такое многомесячный сибирский мороз и опасность от прохожих. А ведь я всю жизнь не терпел все это точно так же, как возненавидел потом такие же беспощадные израильскую жару и гвалт, как любое подавление человека природой или обществом.

Задыхаясь от казавшегося твердым воздуха, превратившего платок у губ в кусок льда, я часто моргал заиндевевшими ресницами на белые мертвые огни. Вокруг сверкали витрины нарядных магазинов. Туда без конца хотелось зайти погреться, перевести дух и разлепить смерзшиеся ноздри.

Чтобы перебить настроение я стал вспоминать другой долгий пеший поход среди ярких цветов и палящего зноя. В тот день началась история шагайки в Свободном мире, на Западе, в Своей Стране, куда я так долго и страстно стремился. Ведь именно там, как всем известно, таланту предоставлена зеленая улица, а заказчики только и ищут перспективные идеи...

***

Второй месяц над Страной, приютившейся между горячим морем и раскаленными пустынями, висел бесконечный невыносимый зной. Желанное в иных широтах солнце играло тут роль палача всего живого. Но искусственный растительный мир Израиля этого гнета не чувствовал.

Роскошный, нарядный, кокетливый город в бесконечности яркой зелени и цветов плыл вокруг пожилого человека, бодро шагающего вверх по серпентину. Позади были пять километров бетонных серых развалин нижнего города, а впереди роскошь города верхнего.

Полгода длилась фантасмогория сочетания казалось бы естественного пребывания моей чисто еврейской семьи в Стране с противоестественным от нее отчуждением.

На дверях кабинетов были таблички с именами Шапиро и Раппопорт. Но евреи, к которым я совался было со своей научной биографией, были стократ недоступнее Ивановых и Петровых в только что оставленном галуте. И не столько из-за языкового барьера, сколько от свойственной нормальному человеку брезгливости к неприличному поведению.