Шаг в сторону - [30]

Кунц видел Пецольда всего два раза, но запомнил его удивительно хорошо.

Я спросил:

— В первый раз он сам тебе дал деньги?

— Да.

— А как он посылал их потом?

— По почте.

— Чье имя было указано на переводе под рубрикой «Отправитель»?

— Он посылал их не переводом, а в обыкновенном конверте, положив в лист чистой бумаги. Адрес был написан на машинке.

— А не слишком ли толстый получался конверт?

— Нет. Он посылал деньги три раза в месяц по пятьсот крон.

— У тебя есть эти конверты?

— Ну что ты!

— Прошу тебя, вспомни хорошенько: какая печать была на конверте?

Он понимающе улыбнулся.

— Печать вокзальной почты в Будейовицах. Меня это тоже интересовало.

— На всех конвертах?

— Да.

— А теперь еще: когда Пецольд был с тобой в поезде, он показывал проводнику обыкновенный билет?

— Да.

Это было почти все, что мне нужно было знать. Я хотел отпустить Кунца, но, видно, и ему хотелось меня о чем-то спросить.

— Сколько я за это дело получу? — выдавил он из себя.

Я не знал, как лучше ответить ему, надо было все обдумать и взвесить.

— Немного, — говорю, — у тебя есть разные смягчающие вину обстоятельства. Какое-то время тебе придется отсидеть, но если будешь там вести себя примерно, тебе сократят срок. А как только тебя выпустят, заходи ко мне. Тебе нужно найти какую-то приличную работу, потому что, если доктор Вегрихт увидит тебя в Ципрбурге, его хватит удар.

— Его выпустили?

— Доктора? Ага.

Он поблагодарил меня, и его увели.

Так что мы имеем? Проницательный пан Пецольд, вероятно, не хотел посылать деньги через своих сообщников, потому что наличные есть наличные и с ними всегда неприятности. Вероятно, он отправлял их сам из Будейовиц с вокзала и тогда же заглядывал в уборную. Цифры появлялись каждую неделю, так что он каждую неделю бывал в Будейовицах. Непохоже на то, чтобы он там жил постоянно, потому что до сих пор все проданные часы были обнаружены только в Праге. Очень правдоподобно и почти вероятно, что из Праги в Будейовицы пан Пецольд ездил ежедневно на службу, потому что на этой трассе с ним впервые случайно и встретился Кунц.

Это уже было что-то.

Теперь требовалось выяснить, кто ежедневно ездит из Праги в Будейовицы. Если исключить железнодорожников, потому что они вместе с билетом предъявляют удостоверение, а по служебным делам вообще ездят только по удостоверению, это мог бы быть работник какого-нибудь будейовицкого предприятия, главное управление которого находится в Праге, или какого-нибудь центрального учреждения, у которого в Будейовицах или поблизости есть какой-то объект. Не исключено, что пан Пецольд в Будейовицах только делал пересадку.

Я считал свое предположение логичным, потому что надписи в уборной появлялись в середине недели, значит, в рабочие дни. Оставались только командировки. Это уже было лучше. Приблизительно так, как если бы вам сказали, что ту иголку в сене вы должны искать не по всей Чехии, а только во всех стогах около Бероуна.

Я решил, что нам следует в качестве временного управляющего направить в Ципрбург нашего сотрудника на случай, если бы Пецольд сам лично заехал посмотреть, почему все застряло. Дальше нужно было установить, какое предприятие или учреждение посылает каждую неделю в Будейовицы панов пецольдов.

И, наконец, мне нужно было поближе познакомиться с пани Ландовой. Все это пецольдологическое исследование казалось мне очень бесперспективным, так что я отложил его и направился к пани Ландовой. Дорогу я знал, потому что уже однажды там был, когда расспрашивал дворничиху.

Вера Ландова была дома. Мы обменялись приветствиями, как тореадор с быком. Вежливо. Она пригласила меня войти. В квартире у нее было красиво, она удивительно комбинировала современную мебель со старой: здесь барокко, там широкая тахта, готический святой на подставке. Обычное ателье, но если у человека уйма вкуса, то выглядит это здорово. И к тому же все здесь стоило немалых денег.

— Я считаю своей обязанностью принести вам извинения, — начал я, когда мы сели.

Пани Ландова посмотрела на меня, увидела, что говорю это серьезно, и сказала, что извинения должны быть взаимными. Больше она об этом не распространялась.

— Я пришел вам сообщить, — говорю, — что вы вскоре сможете снова продолжить свою работу в Ципрбурге, как только туда направят нового управляющего.

Она промолчала.

— Кунц туда уже не вернется, — продолжаю я.

— Почему?

— Сидит, — говорю, — потом его будут судить, потом снова будет сидеть. А потом я ему подыщу работу. Быть управляющим за шесть сотен — это не работа для молодого человека. Когда ему вынесут приговор, можете попросить, чтобы вам разрешили свидание. Если хотите, я замолвлю за вас словечко.

К великому моему удивлению, пани Ландова сказала:

— Не старайтесь. Не стоит. Я к нему не пойду.

— Думаете, что ему потом будет еще тяжелее?

— Нет, это меня меньше всего беспокоит. Просто я думаю, что нам с ним больше не о чем разговаривать. Ни сейчас, ни потом.

Я не выразил ни согласия, ни удивления. Всем известно, что выводы, к которым приходят женщины, чаще всего сверхнеожиданные.

Она встала, закурила и несколько раз прошлась по комнате.

— Дело не в том, что он попался. Наоборот. Это скорее помеха, потому что оставить человека в беде одного слишком жестоко, но ничего не поделаешь. Вмешиваться я не буду — я ему не верю.