Шаг в четвертое измерение - [81]

— Выходит, Джонни дважды посетил Блейна в день убийства Шарпантье? — высказал я догадку.

— Да, Джонни посетил коттедж Блейна в общей сложности три раза. Первый раз, как сам Джонни рассказал вам. Блейн хвастливо назвал мальчику свое имя. Но Джонни не сказал вам, что он сразу узнал имя интеллектуального вдохновителя и отца нацистского движения. Он раскрыл перед ним свою тайну, надеясь на помощь со стороны Блейна и на его поддержку. Тогда, вероятно, тот уклонился от всяких обещаний. Джонни отправился домой, прочитал найденную в кабинете псевдонацистскую книгу и решил, что он нашел союзника — американского нациста, который, несомненно, окажет ему любую помощь, если только поймет, насколько опасным становится здесь положение Джонни.

Вчера Джонни, оставив убитого Шарпантье в подземелье, бросился к Блейну за помощью, — это могло случиться в ту минуту, когда вы направлялись с Алисой к Крэддоху. Само собой разумеется, он получил от Блейна отказ из чисто эгоистических соображений. Тогда он перетащил труп Шарпантье на берег реки, так как понимал, что ему еще не раз придется воспользоваться этим надежным убежищем, которое он, конечно, не хотел разделять со смердящим трупом. В тот же вечер, после того как полиция уехала, а мы с вами прошли через мост, Джонни вернулся к озеру в третий раз, чтобы обратиться к Блейну с последней, отчаянной просьбой о помощи. Но увидел, что дом со всех сторон наглухо закрыт, что рядом прогуливается полицейский Мактавиш. Он не осмелился постучать в дверь или окно. Тогда он влез на сосну, добрался до слухового окна, которое Блейн, вероятно, считал слишком узким и слишком высоко расположенным даже для такого мальчишки, как Джонни.

Можете ли вы себе представить всю иронию, пронизывающую отвратительную сцену, которая за этим последовала? С одной стороны, наивный мальчик-нацист, безотчетно веривший всему, чему его учили, словно подверженный гипнозу пациент, безропотно следующий всем гипнотическим рекомендациям врача, воспитанный на собственных идеях Блейна, доведенный до садомазохистского остервенения, свойственного юноше-спартанцу, в общем, по словам Блейна, мальчик, похожий на одну из подопытных собак Павлова, только с небольшим различием, — он умел разговаривать…

С другой — сам Блейн, запредельный эгоист, отвратительный циник, с презрением относящийся ко всем привязанностям, решительно настроенный только на одно, — во что бы то ни стало спасти собственную шкуру. Стоит ли удивляться словам Джонни, что «он, Блейн, не дорос до идей, выраженных в собственной книге».

С негодованием, может быть, даже с сарказмом Блейн отказал ему в помощи в третий раз, но уже в таких словах, что даже Джонни стал вполне ясен их смысл. Блейн испытывал перед мальчиком чисто психологический, даже социальный страх. Он опасался, что его связь с нацистским беглецом типа Джонни скомпрометирует и представит в глазах многих его самого как нациста. Вы сами видели проступивший у него на лице страх, когда ему сообщили, что Шарпантье идет по следам Джонни, — это означало, что Шарпантье мог подслушать разговор между Джонни и Блейном, и в результате Джонни представал как нацистский преступник, а Блейн как его сообщник. Вот почему Блейн запер все двери и задраил все окна. Но у него не было физического страха перед мальчиком. Блейн слишком долго жил в комфортабельных, щадящих условиях цивилизации, и поэтому физически не опасался Джонни. Даже тогда, когда он жил в Риме, Блейн не видел насилия над личностью. Оно главным образом проявилось либо на передовой, либо в концентрационных лагерях. Возможно, это был его первый физический контакт с «конечным продуктом» гитлеровского молодежного движения, на создание которого немцев в немалой степени вдохновили его собственные книги. Поэтому, как и все остальные, Блейн был введен в заблуждение внешностью мальчика, — его кажущейся юностью и инфантильностью.

Блейн скорее гордился тем, что ему удалось избежать всех опасных последствий лично для себя собственных идей, которые вначале привели нацистов к победам, а затем к сокрушительному поражению. Но мальчик, которого мы знали под именем Джонни, не сумел этого избежать. Вся его жизнь строилась именно на этих идеях. Мальчиком ему пришлось сражаться на этой чудовищной войне, пойти на убийство ради торжества теорий, которые разрабатывал Блейн. И вот теперь, когда Джонни грозила большая беда, Блейн отказывался даже пальцем пошевельнуть ради него.

Для такого юного фанатика циничный эгоизм Блейна стал гораздо более сильным шоком, чем для вас или для меня. С точки зрения Джонни, отказ Блейна помочь ему стал проявлением ереси в его религии, изменой священному делу. Джонни казалось почти невероятным, что отец-основатель фашистской идеи окажется лицемером и трусом, неспособным пойти на минимальный риск ради собственной безопасности и откажется помочь мальчику, который рисковал гораздо большим и немало настрадался, защищая дело нацистов. Джонни сделал ужасное открытие, что та вера, которую он настолько серьезно принимал, была лишь литературной забавой для самого Блейна. Фанатик никогда не позволяет себе терять иллюзии. Так как самому Джонни теперь угрожало уничтожение из-за таких идей, как у Блейна, он был решительно убежден в том, что и Блейн должен разделить с ним его судьбу.