Шадринский гусь и другие повести и рассказы - [8]

Забирая у крестьянина гуся, Епишка говорил ему:

— Три алтына за гуся хошь?

— Хочу, купец, стоит того гусь, — откликался, понуря голову, продавец.

— Что же, верно, стоит гусь три алтына, — ухмылялся в бороду Епишка.

А мужик радовался: вот-де купец-удалец и не торгуется.

— Ладно, гони сюда, — показывал Епишка на подворье, — за расчетом к вечеру приходи…

Гнал хозяин гусей на подворье, сдавал на руки Епишкиным приказчикам. А вечером Епишка отсчитывал продавцу:

— Так-то, десять гусаков, говоришь. Считай по алтыну, всего десять алтын, — получай, сударь…

— Как так? Да ты сказал: по три алтына гусь.

— Верно, — улыбался Епишка, — от своих слов не отрекаюсь, говорил я, что гусь три алтына стоит… Ты вот мне скажи: что гусь твой жрал-пил? Известно что: траву, воду. Так. Трава — алтын, а чья трава? Богова. Скащиваю алтын на господа бога. Вода — другой алтын, а чья вода? Богова. Скащиваю другой алтын на господа бога. Третий — тебе остается. Получай, хозяин…

Гусиный хозяин кричать:

— Караул! Разор, купец грабит!..

— А ты помалкивай, — спокойно грозил Епишка, — где это видно, чтобы честный человек за божье добро деньгу брал? Проваливай, пока приказчики по шее не накостыляли!

Спасибо и на алтыне, а то с Епишки, статься, и ничего не получишь, особо когда в долг возьмет. Тогда поминай как звали!

Глава седьмая о том, как богатели и гуляли купцы шадринские и как потерял один купец во сне свою бороду

Молва о шадринском гусе и торговле с аглицкой торговой землей по рекам и дорогам быстро разнеслась в Поволжье и Прикамье. Татары-купцы — и те разохотились на сем гусином торге руки погреть. У купца нет родимой сторонушки: где можно урвать, зажилить, поднаграбить, там купцу и родимая сторонушка. Из Казани, из славна Нижне-Новгорода, из Перми великой наезжали в Исетскую провинцию ловкие купчишки. Рассылали бойких, тароватых приказчиков по весям и скупали у мужичков шадринских гусей. По селам те сторонние, не сибирские купцы, завели гусиные подворья, немалые склады пух-перья, коптильни, в коих копчению гуся предавали, а больше гусь в иноземные царства шел живьем. Купцы те крестьянам под гусей ссужали немалые суммы денег, и оттого крестьяне не выбивались из кабалы. Сторонний купец был оборотливей, смекалистей, и шадринскому купцу оттого в грабеже стеснение стало и убыль в барыше. «Где это видно, чтобы сторонние, не сибирские купцы, изо рта изобильный кус выхватывали?»

Собрались шадринские и челябинские купчишки на совет и порешили бить челом перед сиятельным ликом императрицы Катерины Алексеевны на сторонних купцов, которые в шадринских палестинах скупают гуся и тем местному купечеству чистый разор творят. А так как всему голова и затейщик был Епишка, сын Амбросиев, ныне именитый купец, то и порешили просить его написать царице ту челобитную, и по знакомой купцу дорожке вновь съездить в далекий Санкт-Петербург, и вручить в державные руки прошение шадринских купцов.

Купецкий съезд был тот в Шадринске в самый мясоед в лето тысяча семьсот семьдесят четвертое. Стояли январские крутые морозы. Шадринские улицы и проулки завалило снегом, однако же сие не мешало именитому купечеству гонять сибирские тройки с гиканьем и великим шумом. Сколько посадского люду было подавлено, перекалечено, но не в том корысть. Пировало-гуляло купечество неделю, немало было перепито-переедено. Гуртами купцы ездили в бани и до упаду с похмелья парились, после того лохани квасу вылакали. Известное дело, купецкая утроба — что прорва. Епишка с похмелья в самую стужу в Исети окунался, со всего Шадринска народ сбежался. Диву дались: как это купец в Иордани на мясоеде да в сибирский мороз в реку полезет. Епишку на тройке к реке подвезли, он голый из бобровой шубы выскочил, юркнул в прорубь, трижды Окунулся и опять в шубу. А тем часом ему поднесли кружку шпирту выпить… После того купцы еще три дня гуляли: пили, обжирались, богатством хвалились…

А в ту самую пору, пока шла гульба, Епишку в дорогу домашние готовили. Ехал именитый шадринский купец ныне на двенадцати подводах. В широкой кошеве взбили пуховую перину — пух отобрали самый что ни на есть нежнейший, — одних шуб уклали пятнадцать. Были тут нагольные и крытые парчой, а то аглицким синим сукном, что делают в аглицкой земле на манчестерских фабриках. В кошевы натискали укладок разных, погребцов, дичи понапасли битой и мороженой, а наиболее всего — в мешках мороженых пельменей наготовили… Не обошли и шадринского гуся: взяли самого наилучшего полета голов, дабы было известно, о каком гусе в челобитной речь идет, и напомнить ее величеству Катерине Алексеевне минуту, когда был осчастливлен писец шадринского воеводы Епишка, ныне волею судеб вознесенный в именитые купцы.

Купецкая гульба кончилась, когда приключилось невиданное дело. У Епишки в горницах на постое, пока шли купецкие беседы, жил челябинский купец по гусиному делу Астратон Овчинников, человек весьма примерный, огромного росту, лет пятидесяти мужчина, с красивой курчавой бородой. Был он из раскольников, крепок в древней вере и обычаях, но выпить не отказывался, не сдавал перед другими в питье романеи и царской. И перед самым днем отъезда случился грех. Встал купец рано, позевал сладко, почесал спину, потянулся, хвать за бороду, а бороды и нет. Он к хозяйке, она руками всплеснула: