Шабатон. Субботний год - [58]

Смирнов вдруг усмехнулся.

– Веришь ли, нет: впервые в жизни гуляю с сыном.

– Да кто ж вам мешал-то…

– Тоже верно, – с готовностью признал Сергей Сергеевич. – И все равно спасибо тебе и Наташе.

Доктор Островски искоса взглянул на отца. Еще не хватало, чтобы старик расплакался… Надо срочно переводить беседу на деловые рельсы.

– Сергей Сергеевич, не знаю, что вам наговорила Наташа, – сказал он, – но мы приехали в Москву, чтобы выяснить подробности биографии моего так называемого «деда Наума».

– Да, я в курсе.

– Ну а коли так, то, может, вы в курсе такого вопроса: каким образом ему удалось запудрить мозги той диссидентской компании, которая вокруг него крутилась? Они ведь считали его героем, который восемнадцать лет вкалывал кайлом на колымских приисках. В то время как в действительности он…

– …работал следователем в магаданском управлении, – закончил за него Смирнов. – Да, ты прав, Игорь. Но тут ведь какое дело… Если человек сидит в кабинете, его немногие видят. Да и те немногие недолго после этого живут. Следствие на Колыме – это тебе не следствие в Москве. Из Москвы большинство уезжало пусть и по этапу, но живыми. А из колымского кабинета, как правило, вела только одна дорога – в яму. Что касается приисков, то там зеки сменялись очень часто. В забое и в траншее долго не протянешь. Несколько месяцев – и каюк, готов доходяга. Времена-то страшные были.

– Ну да, – кивнул Игорь. – Вот и Наташа говорит, что время виновато. Ох уж это время – надо бы и его тоже на прииски да в расстрельный коридорчик. Что бы оно тогда сказало? Наверно, что-нибудь похожее, только уже про людей. Мол, люди такие были, страшные. А оно, времечко, вовсе ни при чем.

Смирнов рассмеялся.

– Да, вероятно. Но ты ведь своим мнимым дедом интересуешься, а не временем. Вот я про деда и отвечаю. Объясняю, почему мы с такой легкостью выстроили ему нужную легенду, подогнали свидетелей с рассказами, документики нарисовали…

– Секундочку… – остановился доктор Островски. – Кто это – «мы»? Какие это «мы» выстроили… и все такое прочее? О чем вы говорите?

– Да об этом и говорю, – мягко проговорил Сергей Сергеевич. – Мы, КГБ. Твой мнимый дед, мнимый отец Нины и мнимый муж Елизаветы Аркадьевны, а проще говоря, мнимый Наум Григорьевич Островский после возвращения с Колымы был осведомителем, секретным сотрудником Комитета Госбезопасности – все годы, начиная с 1957-го и до самой своей смерти.

– А вы… вы… – едва вымолвил доктор Островски.

– А я был его куратором, – вздохнул Сергей Сергеевич. – Из-за этого все и случилось. Слушай, Игорь, давай-ка зайдем в какую-нибудь забегаловку. По-моему, тебе срочно надо выпить…

* * *

В кафе они взяли по тарелке пельменей и графинчик водки. Подняв граненую стопку, Смирнов улыбнулся.

– Впервые пью с сыном. Ну, давай…

– Сегодня у вас прямо-таки день открытий, – съязвил Игаль.

– Есть такое дело… Так вот, возвращаясь к тем временам, еще до твоего рождения. В пятьдесят четвертом я окончил юрфак, поступил в аспирантуру и параллельно начал работать в конторе.

– В конторе?

– На Лубянке, – пояснил Сергей Сергеевич. – Тремя годами позже мне дали старшего лейтенанта и приставили к Науму Григорьевичу – в тот момент его только-только завербовали в сексоты. У меня, аспиранта, было идеальное прикрытие. Мы с ним играли в наставника и любимого ученика. Никому и в голову не приходило, что я передаю герою Колымы задания и получаю взамен еженедельные отчеты.

– Да уж… – мрачно кивнул доктор Островски. – Давайте-ка по второй…

Они выпили снова.

– Я закажу еще?

– Заказывайте, – махнул рукой Игаль. – Раз пошла такая пьянка…

Отец и сын помолчали, повлажневшими глазами разглядывая интерьер дешевой кафешки.

– Ну вот… – сказал наконец Смирнов. – А потом произошла катастрофа. Я влюбился в Нину и потерял голову. Забыл обо всем. Чтоб ты понимал: подобные отношения с объектом или его родственниками у нас категорически запрещены. Как ни крути, я совершал должностное преступление, но ничего не мог с собой поделать. Мы любили друг друга – я и твоя мать…

– Как трогательно…

Смирнов сердито хлопнул ладонью по столу.

– Перестань! Я говорю правду – все, как было тогда. Не хочешь слушать – закончим прямо сейчас. Но издеваться над этим я не позволю.

– Извините, – пробормотал доктор Островски. – Просто это так неожиданно. Трудно свыкнуться. Пожалуйста, продолжайте.

– Когда Нина забеременела, я написал заявление об уходе и пошел к своему начальнику. Его звали подполковник Черышев. Так и так, говорю, Николай Викентьевич, судите меня, стреляйте меня, режьте меня на части, но от любви не убежишь. Он посмотрел на меня и спросил: «И куда ты пойдешь? В грузчики гастронома? После такого из конторы уходят только с волчьим билетом…»

«Да хоть и в грузчики», – сказал я. Ты можешь мне не верить, но я действительно был тогда готов на все.

«А ты подумал, что это рано или поздно всплывет? – спросил он. – Невозможно жить с женщиной и скрывать от нее такие вещи. Твоя Нина так или иначе узнает, что ты работал в КГБ и курировал ее отца, что ее отец – осведомитель и провокатор. Ну а потом недолга дорога и до главного открытия – что он никакой ей не отец, а лгун и самозванец. Как ты думаешь, она сильно обрадуется?»