Шабатон. Субботний год - [39]

– Трудолюбова, – поправил Игаль.

– Да какая разница? Главное, что у нас наконец-то появилась лав стори! А то все гадости какие-то – войны, допросы, тюрьмы, самозванцы… И еще: возможно, я ошибаюсь, но сестричка звучит довольно антисемитски. И при этом уверена, что брат ей в этом полностью сочувствует. Извини за вопрос, но твой драгоценный «дед Наум», случаем, в юдофобстве не замечен?

– Чушь! – сердито выпалил доктор Островски. – Чушь абсолютная! Зачем ему было притворяться евреем, если он антисемит? Не забывай: он помогал диссидентам, в том числе и евреям-отказникам. Нет-нет, забудь. Никогда за ним ничего подобного не замечалось. Никогда.

Нина с улыбкой откинулась на спинку кресла.

– Ну ладно, не злись. Просто спросила. Слушай, а зачем ему метла?

– Метла?

– Ну, там сказано, что он уехал с метлой. Это такой русский обычай?

Доктор Островски пожал плечами.

– Да нет… Разве что, когда-то давно, еще при Иване Грозном, были так называемые опричники – царские «эскадроны смерти». Они-то как раз и ездили с метлой. Но на том обычай и кончился. Не стало Грозного – не стало и опричников. С тех пор метла – эксклюзивное оружие дворников и уборщиц. В общем, это место действительно непонятно…

В Савону приехали к семи вечера. Возле гостиничной стойки Игаль заикнулся было о двух раздельных номерах, но госпожа Брандт решительно отмела это предложение, квалифицировав его как непозволительное транжирство.

– Если ты боишься родной тети, – сказал она, – можешь спать на диване. Стыдно, профессор. Взрослый вроде бы человек, а ведешь себя как подросток…

В итоге взяли одну комнату. После ужина, когда Игаль принимал душ, Нина вошла к нему в кабинку, и доктор Островски сразу забыл о своих твердых благих намерениях.

– Ну вот, – прошептала она ему на ухо несколько минут спустя. – Теперь можешь спать на диване. Если ты, конечно, действительно такой законченный дурак, каким кажешься…

9

Встреча с журналистом была назначена на следующее утро в припортовом ресторанчике. Игаль и Нина пришли заранее, чтобы заодно и позавтракать, а потом просто сидели молча, зачарованные колеблющимся частоколом мачт рыбачьих баркасов и стремительными линиями пришвартованных рядом океанских яхт. Их собеседник оказался кругленьким лысеющим человечком из тех, кого называют «живчиками» – беспокойным и суетливым, как шарик в игральном автомате. Он вкатился в ресторан и остановился, по-птичьи вертя головой. Нина привстала и махнула ему рукой: сюда, мол, сюда.

– Паоло Лафронте, – представился шарик, с размаху бухнувшись в лузу кресла, и продолжил на весьма неплохом английском. – Вообще-то Лафронте – мой псевдоним. В честь Высоколобого, как вы, несомненно, поняли.

Тетя с племянником переглянулись.

– Высоколобого? – переспросил доктор Островски, напрягая память в поисках претендентов на это почетное звание и не находя там ничего, кроме ряда гипсовых бюстов в актовых залах покойной советской родины. – Вы имеете в виду Маркса? Энгельса? Ленина?

Журналист презрительно фыркнул:

– Конечно нет, господин… э-э…

– Игаль. Просто Игаль.

– Конечно нет, уважаемый Игаль. В мире есть лишь один истинно высоколобый философ, и его зовут Макс Штирнер. А перечисленные вами обманщики – всего лишь архиепископы жадных отвратительных церквей, которые переполнены идолами, фетишами и алтарями, мокрыми от крови человеческих жертв!

– Само собой, дорогой Паоло! – не моргнув глазом, подхватила госпожа Брандт. – Я сразу так и подумала. Меня зовут Нина. Нина Брандт, ведущая обозревательница главного ближневосточного телеканала, вице-президент Европейской ассоциации свободной журналистики и почетный член академии киноискусства под эгидой ЮНЕСКО. Вы не возражаете, если я включу камеру?

Шарик сделал попытку приосаниться, но лишь слегка качнулся с боку на бок.

– Нет проблем, – солидно проговорил он. – Вы записываете? Мне хотелось бы с самого начала подчеркнуть, что истинный инсуррекционизм одинаково направлен против фашистов, коммунистов, социалистов, консерваторов, либералов и всех видов государственного подавления. Мы – антагонисты любого порабощения, мы – борцы за свободу, в том числе и за освобождение животных, и даже если сейчас анархисты-инсуррекционисты стали политическими узниками фашистского государства, это не мешает им высоко держать голову и готовить мир к революции.

Завершив речь, Паоло перекатился в кресле и сделал знак официанту. Игаль и Нина снова переглянулись.

– Ты что-нибудь понимаешь? – вполголоса спросил он на иврите.

– Ни единого слова, – шепнула госпожа Брандт. – Но персонаж очень колоритен, а это главное…

– Слушай, а все эти твои титулы…

– Да ладно тебе, – отмахнулась она. – Не бери в голову. Он нам – высоколобого, мы ему – вице-президентов и почетных членов…

Тем временем журналист завершил свой заказ и жестом отпустил на свободу наемного работника общепита – как видно, в качестве пробного акта всемирного освобождения.

– Вы записываете? – он гневно уставился в объектив камеры. – Взгляните на эту бухту! В одном море – нищие рыбачьи лодки и роскошные посудины миллионеров. Вот она, настоящая трагедия! Ничего не изменится, пока люди не обнаружат истинную духовную красоту свободы, пока бедняки не научатся стыдиться своей бедности, а богачи – своего богатства!