Шабашка Глеба Богдышева - [22]

— Я это… — Глеб отвел глаза. — Вам джинсы по работе надо…

— Мало ли чего надо! За двести покупать… как эти? — Она кивнула в сторону студенческого коровника. — Обойдусь.

— Чего сказать хочу… — Глеб замялся. — У меня есть, одни… такие, нормальные… Мне велики, а вам как раз.

— Вот еще! У меня и денег нет…

— При чем деньги? — застрадал Глеб. — Мне они не надо. — «Не надо» Глеб сказал так, чтоб не понять было, к джинсам это относится, к деньгам или к тем и другим. — Все равно пацаны отымут. Я их раз на мосту цементом заляпал, Васька чуть не убил, сказал: отберет.

— С мостом-то пролетели? — Зинка усмехнулась. — Дураки! На монтаж поперлись… Как только Рафа взял вас, я бы — на понюх не подпустила…

— Васька его разжалобил… У него прораб знакомый был… который до Кареева…

— Пашка-то? Зна-а-аю… Жалко, не посадили: полмоста на сторону сбыл… И сварной из-за вас гробанулся… Я уж не сказала Михайлову… — Зинка откинулась на локти назад, глянула вверх. — Сколько шифера не хватило?

— Листов двадцать… Давайте я вам шашлычку насажу еще, пока угольки…

— Не хочу больше, спасибо… Завтра скажу, чтоб подвезли шифер… А почему ты так говоришь чудно: «временно», «мол», еще что-то?

— Не знаю. У меня в роду все по-нормальному, а я вот… Отец даже по-английски на старости лет выучился, и мать понимать стала, пока за рубежом жили, пока не померли… Батя, в смысле…

— Отчего умер?

— В аварию попал, дурак старый. Я ему еще когда говорил: хватит, мол. У него и так орденов и денег… Не-ет, уперся, поеду еще раз. По-е-ехал. И приехал. В гробе цинковом. И мать вся поломанная.

— Богатые?

— У-у-у. Выше крыши… Сейчас-то попроелись, а раньше-то…

— А чего ж ты такой обтерханный?

— А чего я? При чем здесь? Они сами по себе, я сам. Я у них сроду не брал. Я — сам. Еще пацаном был, вдруг отец чего-то разорался: мой хлеб, мол, жрешь. Сдуру завелся… А мне как раз учиться надоело. Работать пошел. Асфальт с бабами на Самотеке клал, а потом на стройку…

— Где клал?

— На Самотеке. Место такое в Москве.

— А Васька говорит, тебя мать кормит. Я удивилась еще…

— Правильно: мать. Я ей, как отец помер, все деньги отдаю. А когда в море плавал — переводил; и в министерстве, и так, на шабашках когда… Мне-то зачем, потеряю только…

— Пропью, хотел сказать?

— Ну, и это… — замялся Глеб.

— Уговорил, — рассмеялась Зинка. — Дари джинсы. Только они мне длинны будут.

— Завернете по-модному. Вам красиво: ноги стройные…

— Да уж красиво… — Зинка оправила юбку. — На старости лет джинсы… Сколько мне лет, знаешь?

— Вы тогда говорили, я забыл…

Зинка откинулась назад под лампу, чтоб Глеб лучше смог ее рассмотреть. Руки она отставила назад в стороны — ладони утонули в сене. Нагруженные тяжестью Зинкиного тела, незагорелыми местами они до упора выгибались вперед, белая кожа на суставах натянулась, готовая порваться. Глебу показалось, что Зинке так неудобно и больно. Он открыл рот: быстрей сказать «тридцать пять», но перевел взгляд на лицо и закрыл рот. Зинка прикрыла глаза и улыбалась, ожидая ответа, — больно ей не было. Лицо было обыкновенным, ровным. И веки в веснушках…

— Веснушки… — сказал Глеб.

— Да, вся конопатая, пока солнцем не забьет…

Глеб перевел взгляд на ее шею. В узенькой незагорелой морщинке поперек шеи лежал шнурочек свалявшейся степной пыли… Он послюнил палец и провел по черной морщинке.

— Ты чего? — встрепенулась Зинка, открыв глаза.

— Пыль… — Глеб посмотрел на свой палец и показал Зинке. — Сорок?

— Тридцать шесть, — отчеканила Зинка и потрогала шею. — Степь… А тебе сколько?

— Тридцать восемь.

— А я думала, пятьдесят. Что ж тебя Васька не кормит?..

— Я всегда такой: как бокс бросил, курить стал — похудел…

— Глеб, не зови ты меня на «вы»!

— «Фамильяриться со старшими терпеть ненавижу и гнушаюсь всяким фанфаронством…»

Зинка открыла рот от изумления.

— Чего?

— Да это я так, из книги одной, хорошей… Все ж вы начальство.

— «Начальство»! — передразнила она. — Сижу с тобой ночью в коровнике, сына бросила… Ты, кроме шабашника, кто по специальности?

— По физике я…

— Учитель?

— Нет… Так… Физик… Мы вместе с Васькой учились.

— А у меня, Глеб, ха-ха-ль был… — думая про свое, по складам произнесла Зинка и, заметив, как внимательно Глеб слушает, весело продолжила: — Продал, паразит!.. Я ведь в другом совхозе работала, а он директор, а у него — жена… А ей сказали добрые люди… Меня чуть из партии не поперли… А он и не заступился.

— Почему?

— Потому.

Глеб нагнулся в сено, заковырялся в рюкзаке.

— Ты чего?

— Да вот… — Он вытянул из рюкзака джинсы. — Постирать хотел, вроде грязные… — Он протянул Зинке джинсы: — Нате…

— Ой! — вскочила Зинка. — Мать твою!.. Прошу прощения… Отвернись-ка!.. Славка приедет — сдерет! Ну, уж хрен-то!.. Не отдам!.. Ну-ка.

Глеб обернулся. Зинка с удовольствием огладила себя по бедрам.

— Скажи хоть, как они называются по науке?

— «Ли».

— Славка приедет, так и скажу: «Ли». Пусть завидует… Эх, зеркала нет!.. А у тебя дети есть?

— Вроде есть… Ниночка на манер дочки…

— Твоя?

— Не то чтобы, но вроде… Я ее, Ниночку, от смерти спас. У ней мать тоже, как вы, Зина, Зинаида Львовна. У нее муж бестолковый. Она уже с ним развелась почти, а он возьми да и наследи напоследок…