Сфинкс - [80]

— Господин Жарский, — сказал Мамонич, — старый мой знакомый, как любитель, хотел посмотреть твои картины.

Старик покорно поклонился, улыбнулся и тихо сказал:

— Красивые картины. Но куда же унесли при мне две из них?

— К каштеляну.

— Как! Проданы? — спросил он, — а я как раз хотел поговорить относительно Магдалены.

— Да, — добавил Тит, — мы уже два часа ведем торг из-за нее, я уступал ее за 56 дукатов, и мы расходились лишь в пяти-шести, не то кончили бы торг.

— Жаль, так как она уже не моя! — перебил Ян.

— А! Значит, за нее и за Нарцисса ты получил порядочную сумму?

— Я подарил их.

— Вы могли их подарить! — воскликнул старик.

— Ты сделал такую глупость? — промолвил Мамонич, пожимая плечами. — Вместо благодарности будут лишь над тобой смеяться.

— Пусть смеются, я ничего никому не хочу быть должен. Каштелян помог мне, когда я нуждался, рекомендовал Баччиарелли, ему я, может быть, обязан пребыванием в Италии.

— Это другое дело, я забыл, — сказал Тит. — Ты сквитался.

— Нет, — ответил Ян, — я этого не чувствую; я верно еще ему должен.

Мамонич хохотал. Старик стал робко узнавать стоимость различных работ Яна; наконец, промолвил:

— Знаете, что! Это все для меня дорого. Но я собираю работы местных художников, должен иметь и что-нибудь вашего… надо тоже оставить после себя и памятку родным: не можете ли сделать мой портрет? Ведь вы пишете портреты?

— Редко и неохотно.

— Я не хочу рядового портрета, но такого, который был бы настоящей картиной, творением искусства, а вместе с тем памяткой.

— Тем труднее взяться за него.

Мамонич перебил:

— Пиши, это будет для тебя практика; голова оригинальная; смотри, как она характерна!

Старик покраснел.

— А пан Жарский, — продолжал Мамонич, — за такой художественный портрет уплатит…

— Уплатит! — перебил быстро и живо старик. — Обыкновенно за портреты платят у нас сто злотых, а так как этот будет художественный, то вдвойне.

— Тысяча злотых, — сказал Тит.

— Сразу видно, что вы приехали из-за границы. Но, дорогой господин, у нас тысячи не сыплются за картины из рукава; страна бедная.

— Я ведь вас не заставляю заказывать портрет.

— Я рад бы иметь работу такого художника, как вы! — сказал льстиво старик.

— Тогда я напишу без всяких требований.

— Как так?

— Ничего не возьму, с тем лишь условием, что оригинал портрета будет моей собственностью, а копию сделаю для вас.

Старик почесал лысину.

— Видишь! — сказал Мамонич. — И тебе не стыдно! Ты, такой богатый!

— Я богатый! Я богатый! — со страхом воскликнул старик. — Кто! Я?.. Клевета!

— Обладая таким прелестным собранием картин…

— У меня нет картин.

— О! О! Зачем эти штуки с нами! — перебил бесцеремонно Тит. — Знаем хорошо о твоих богатствах.

Жарский оборвал разговор, внезапно прощаясь, и шепнул Яну на ухо:

— Завтра к вашим услугам.

— Знаешь, — начал Мамонич после его ухода, — это большой оригинал. Он приобретает картины и запирает их, чтобы никто их не видел; не показывает никому. В сундуках и ящиках лежат у него дорогие полотна, приобретенные в монастырях в качестве копий, старательно свернутые, занумерованные, которые никогда не увидят дневного света, разве после его смерти… Но скажи мне, что ты делал у каштеляна?

Ян ничего не скрыл от друга; он рассказал ему все.

— Скверно! — сказал Тит. — Каштелянша хочет, очевидно, позабавиться на твой счет, а ты подчиняешься ее капризам, как ребенок. Это может обойтись тебе дорого. Влюбленному в нее (если, к несчастью, это должно случиться), знаешь, что тебе остается? Притворяться совершенно равнодушным, вежливо иронизировать и смеяться, это еще единственное средство. Нежностью дела там не выиграешь. Француженка, я уверен, даже вместе с мужем будет над тобой смеяться. Ты будешь страдать, а она будет торжествовать, как над недорослем. Скверно это кончится, я тебе предсказываю. Даром потеряешь время. Ты дал им две картины, разве мало? Перестань ходить под каким-нибудь предлогом.

— Не могу.

— Будь тогда холодным и равнодушным.

— Я не умею играть; я таков, каким меня сделали обстоятельства.

— Без дозы игры нет жизни. Впрочем, как хочешь. Что касается этого старика, что я нашел для тебя, не выпускай его из рук; в худшем случае это все-таки спасение. Он по крайней мере любит картины и понимает их. В знании никто ему не откажет, а самое странное и почти непонятное то, что прячет картины и ласкает их, как скупец сокровища. Целые дни проводит над ними [25]. Случалось мне застать его над почерневшим Бамбахом, отыскивавшим с трудом мысли автора, утерянные эффекты, почерневшие вследствие выпадения дна или под проклятым лаком; случалось мне видеть его на коленях перед картинами в экстазе и порыве юноши. Тогда лицо его меняется, глаза застилают слезы. Запершись на ключ, он развертывает свои любимые картины и начинает их осмотр. Каждая из них известна ему до мельчайших подробностей, отреставрирована, почищена и как можно заботливее сохранена. Ему кажется, что чужой глаз отнял бы что-нибудь при обзоре его сокровищ. Он живет в идеальном мире искусства, как никто должно быть еще не жил. Помню раз (так как мы давно знакомы), как он рассказывал всю историю одной картины. В костюмах изображенных лиц, в их физиономиях, в окружающей обстановке он нашел данные для построения целого рассказа, он угадывал жизнь, заканчивал творение, словом — можно было сказать, что сам создал ее, так великолепно знал. Раз с кем-то равнодушным и полузнатоком я попал к нему в момент осмотра, когда он, не запершись, рассматривал картину Чеховича: "Возвращение зрения св. Павлу". Полузнаток бросил небрежно мнение, едва взглянув на картину. Жарский покраснел, возмущенный до бешенства. Гнев разомкнул обыкновенно закрытые его уста: "Вы или слепы, или легкомысленны!" воскликнул он. И стал в увлечении указывать красоты, выискивать мысли, толковать все великолепно… тогда у нас раскрылись глаза, и мы увидели то, чего даже не подозревали. Разобрать картину, прочесть в ней мысли — это не так легко, как может казаться. Колорит и рисунок гораздо легче оценить. Жаль мне твоих подаренных картин: Жарский узнал в тебе настоящего художника и хорошо бы уплатил за них. Теперь только держись и ничего не давай ему даром, он должен в конце концов купить что-нибудь из твоих работ, так как они ему очевидно нравятся. Кроме того, несмотря на свою странную скрытность, Жарский считается знатоком, а его визит к тебе и мнение о тебе, которого скрывать не будет, создаст тебе славу. Ну, будь здоров, я иду раздумывать над Геркулесом.