Сфинкс - [61]

Англичане, как и многие другие народы в эту эпоху, из всех наших героев знали только одного, который совершил героическую ошибку, спасая врага. Теперь у них есть еще и Костюшко.

Пока доехали до входа в наиболее древнее подземелье на кладбище св. Каликста, у костела св. Себастиана, Ян успел убедиться, что женщина, с которой они ехали вместе с Мартином Гроне, была еще страннее, чем казалась сразу. Ее мужской костюм, осанка и движения были пустяками по сравнению со слишком мужским умом, который английская философия материализма превратила в совершенно скептический. Англичанка, артистка в душе, вся жила в искусстве, давно уже не уезжала из классической Италии, распределяя свое совершенно свободное время между живописью и чтением сочинений, доведших ее до высшей ступени безверия. Она признавала лишь настоящее, жизнь; она допускала существование чего-то вроде души, но возмущалась одинаково как религиозными предрассудками, так и предрассудком бессмертия души. Вместе со многими прежними и новыми мечтателями она предпочитала допускать переселение душ.

— Жить, пользоваться жизнью, плакать, любить, умереть! — говорила Яну с торопливостью женщина, спешащая проявить свои мысли — а потом уйти в забвение и уступить место другим. А может, может возродиться червячком, мушкой или еще раз человеком…

Ян слушал ее, остолбенев.

— Читали вы Спинозу? — спросила она его погодя.

— Нет, — ответил Ян. — Я из страны веры и благочестия, из страны старого католицизма; лишь тут я встретился с сомнением, скептицизмом и философией; здесь только я освоился с ними. Но я их искренно боюсь, они ранят до крови мое сердце.

— Да, — добавила мисс Роза, — когда слепому удаляют катаракту, он тоже страдает, тоже боится; но потом привыкает к свету и рад ему.

Ян вздохнул.

— Сударыня, — сказал он, — отрешиться от бессмертия, отказаться от будущего, от неба и надежды, — нелегко!

— Человек смертен, человечество бессмертно, человек всегда живет в человечестве. Впрочем, разве вам ничего не говорит старая идея метампсихоза.

Ян покачал головой; они опять умолкли, но Роза молча стреляла в него глазами, говорила с ним взглядом. Несмотря на какое-то отталкивающее чувство и на удивление, которое она в нем возбуждала, Ян не мог наглядеться на нее, оторвать от нее глаза. Какая-то странная нежная симпатия соединяла двоих детей севера, встречающихся под жарким небом Италии.

Они вышли из экипажей, и когда перед ними раскрылись двери старых подземелий, Гроне, как археолог, поспешил вперед. Заняв место посередине группы, последнее звено которой составляли мисс Роза и Ян, он не дал никому вздохнуть, взглянуть и промолвить слово, пока не извлек из себя всего запаса цитат и сведений, собранных в течение нескольких дней.

— Катакомбы, — промолвил серьезно, — или вернее, кататумбы, как их называли первоначально, так как первый Григорий Святой применил термин катакомбы, говоря о тех, которые мы как раз посещаем, не представляют собою вовсе творения христиан.

— Как так? — перебил англичанин. — Несомненно, это творение христиан!

Проводник чичероне, которого привилегии нарушал Гроне, покачал недовольно головой и шепнул: "Еретик!", сплюнув с презрением.

— Да, первоначально это не было творение христиан, — повторил Гроне. — Это были каменоломни, где добывали пуццоляну и вулканический туф на постройки. Они назывались arenariae. Цицерон пишет о них в речах, упоминая об Азиниусе.

— Ты сам таков! — шепнул нетерпеливо Аннибал. — Я не понимаю, — громко добавил он, — что тут интересного! Лабиринт в несколько этажей, тесные проходы, полки и ниши для гробов, попорченные и скверного стиля саркофаги, стертая и некрасивая живопись.

— А мысль? А воспоминания о слезах, мучениях, жертвах первых героев креста? — горячо подхватил англичанин, как всегда защищая местность и сливаясь с окружающим.

— Arenariae… — продолжал сосредоточенно Гроне, направляясь в тесный коридор, свод которого то опускался, то поднимался, а бока, в свою очередь, неравномерно суживались и расширялись: — о них упоминает также Светоний в Пероне, говоря, что Фаон советовал императору спрятаться in sресгь Egestae arenariae. Витрувий обозначает их тем же термином. Первые христиане…

— Первые жертвы! — воскликнула мисс Роза. — Жертвы, которые увлекли за собою столько других жертв предрассудка.

— Жертвы… — машинально повторял археолог, которого вовсе не смущали постоянные перебивания. — Катакумбы называли также latomiae, coemeteria, areae, criptae. Тертуллиан и Иероним так их называют.

— Э! Какое нам дело до твоего Тертуллиана и Иеронима! — опять перебил Аннибал. — Вот лучше смотри вместе с ними, если тебя это интересует, а нас не путай.

— Катакомбы, послушайте, — продолжал флегматично немец, — расходились в разных направлениях кругом Рима. Те из них, где мы сейчас, считаются древнейшими. Они тянутся под Аппиевой дорогой и кладбищем св. Каликста. Катакумбы святых Сатурнина и Фрасопа у Porta Salaria, святых Нарцеллина и Петра за Porta Maggiore тоже большой древности.

— Древние! Я думаю, что древние! — сказал англичанин, пожимая плечами. — Несносный болтун! Раньше чем расскажешь об их возрасте и названии, сперва пророни слезу у входа. Это убежище святых, это первые храмы веры, возродившей мир. Здесь убегавшие от кровавых распоряжений языческих императоров, воспрещавших им даже вход в катакумбы, могли в темноте добиться минуты покоя и минуты молитвы.