Сфинкс - [100]

— И чтобы злой зверь не растоптал его.

— Да, ангел дорогой, плода на ветви между небом и землей. Завтра наша свадьба, а после свадьбы, на которой будут только доктор и Тит (к чему нам шум и свидетели?), мы переедем к себе. Утром велишь перенести свои вещи отсюда, а я тебя встречу как госпожу на новой квартирке.

— О, если б отец мог остаться с нами!

— Ты слышала, знаешь, что это невозможно; мы не сможем его упросить. Он ждал, кажется, только момента, чтобы тебя кому-нибудь поручить; опять умчится куда-то вдаль. Кто знает? Не мудрец ли это, что скрывается перед людским удивлением под завесой сумасшествия, чтобы под ней спокойно работать.

— Я его так мало знаю! Знаю, что у него доброе, отцовское сердце, но ум уносит сердце, а наука поглощает всего. Боюсь этого путешествия на страшный, далекий север.

— Убедится в невозможности попасть туда и вернется к нам. Время понемногу должно охладить этот порыв к путешествиям и открытиям.

Так, беседуя об отце, о себе, они просидели до вечера, а простившись с Ягусей только до утра, Ян возвращался домой в состоянии ожидания, блаженства, надежды, состоянии, несомненно, наиболее счастливом для души. Никогда полученное не равно ожидаемому.

Он нарочно проплутал в освещенных луной улицах и незаметно очутился перед домом Огинских, окна которого были ярко освещены. Взглянул, и сердце у него сжалось: мысль о презрительном к нему отношении, черные глаза каштелянши столь огненные, столь много говорящие явились ему в душе. Он оттолкнул ненужное воспоминание. Но, поворачиваясь к зданию, заметил несколько человек, которые, казалось, вздыхали, как он, и поглядывали наверх на окна, словно их влекла туда непреодолимая сила. В ближайшем Ян узнал равнодушного каштеляна, который, задумавшись, стоял под окнами прежней жены. Он, вероятно, оплакивал ее: ее глаза даже тогда, когда жили вместе, не благоволили останавливаться на нем. Другим был доктор Фантазус, тоже блуждавший около дома, как волк около приманки. Заметив, что его узнали, он убежал. В последнем Ян узнал Тита и, сильно удивленный, схватил его за руку.

— Что ты тут делаешь? — спросил он.

— Что? А ты?

— Я иду домой.

— Прямой путь! И я иду.

— Ты стоял?

— Отдыхал.

— Пойдем тогда вместе. Значит и ты, мой Тит, очарован ими как все, кто к ней подошли, хотя бы на минуту? Это непонятно! Что же в этих глазах?

— Что в них? Что в них? — повторил с увлечением скульптор. — О! Обещания, которых никто на земле не может сдержать, великие непонятные слова, как музыка, которую чувствуешь, не будучи в состоянии истолковать. Какой-то иероглифический язык, темный, великий, увлекательный, волшебный. О! Эти глаза, эти глаза!

— Эти глаза вовсе не выражают того, что ты им приписываешь, — возразил Ян. — Я их знаю, так как едва не умер от них.

— А я едва от них не начал жить! — воскликнул Тит. — Но я вовремя удержался в беге. Однако смотри, как пятнадцатилетний юноша, я, муж, ты, доктор Фантазус тянемся под ее окна, когда она, может быть, на ком-нибудь другом испытывает силу своего взгляда, непонятную силу.

— Магнит не может быть сильнее, — сказал Ян; — но бежим от них, бежим! Я говорю теперь, как раньше ты. Завтра свадьба, Тит, завтра свадьба! Утром устрою квартиру, вечером поедем на Антоколь, ты, я, она, доктор, больше никого. Потом проведем несколько часов в беседе у меня. Будем одни. О, что за великое торжество! Горе тому счастью, которому нужно хвастаться перед людьми, чтобы почувствовать себя счастьем! Утром придешь помочь мне устроить квартиру, да?

— Хорошо, покойной ночи.

— Не возвращайся только под окна каштелянши.

Они разошлись, смеясь над своими увлечениями. Тит пошел улицей к Бакште, но когда Ян уже не мог его видеть, быстро повернул и побежал ко дворцу Огинских. Доктор, муж и еще кто-то третий кружили там, хотя свет в окнах уже погас.

Странные это были глаза, эти два очага души, которые зажигали столько пожаров, возбуждали столько мыслей. Глаза? Что же в них может быть столь привлекательного? Два черных зрачка, прищуренные веки, слезный взгляд, больше ничего. А в них было гораздо больше непередаваемого: казалось, они бросают лучи, набрасывают цепи, пронзают насквозь, до дна. Однако женщина, стрелявшая ими, не имела ни чувств, ни сердца, никогда в жизни не любила, скучала в жизни, в мире, среди окружающих. Загадка для Эдипа.

Наконец, настал для Яна великий день; ему предстояло стать счастливым, приобрести семью, друга, цель жизни; не один уже, а с женой он должен был идти дальше. С утра возились в комнатках на Замковой улице. Большая мастерская с окном на север, чистая, свежая, вся завешанная картинами, эскизами, копиями шедевров, представляла приятное зрелище. Стены ее жили существами, созданными кистью. И как на свете, смерть была здесь рядом с жизнью, печаль около радости; смерть Адониса и слезы Магдалины рядом с Вакханалией Альбано и Кермессом Теньерса. В темном углу каштелянша Сивилла смотрела с холста своими разбойничьими глазами; но на видном, на лучшем месте Ягуся с голубком в руках, в белом платье на фоне зеленых деревьев, улыбалась художнику. Это была как бы работа Греза, который умел влить столько чувства в свои головки.