Сезон воронов - [233]

Молчание, наполненное словами, которые мы никогда не решились бы произнести, внезапно нарушил глухой рокот: небо стремительно покрывалось тучами. Я посмотрела на Лиама, присевшего возле могилы Колина, чьи останки мы только что предали земле на Eilean Munde.

– Garbh fois an sith, mo bhrathair[122], – прошептал он, прикладывая руку к выгравированному на граните кресту.

За последний год Лиам постарел. Он набрал свой обычный вес, но в волосах стало больше седины и на лице появились морщины – наследие пережитых невзгод. Он разогнулся медленно, как если бы горе тяжким бременем легло ему на плечи, и остался стоять, нервно сжимая и разжимая пальцы.

Крики стаи гусей, ласкающих кончиками крыльев черные воды озера Ливен, донеслись до нас и ненадолго заставили его забыть душевную боль. Он проследил глазами за полетом птиц, потом перевел взгляд на скалистый пригорок над нами. Ветер развевал волосы цвета ночи и цвета огня. Марион сидела, закрыв глаза и прижавшись спиной к Дункану, а он нашептывал ей что-то на ушко и поглаживал наметившийся под юбкой животик. Лиам с минуту смотрел на них, сохраняя непроницаемое выражение лица, потом губы его сложились в улыбку, которая застыла на утомленном лице.

Я заправила за ухо мятежную прядь, которая вырвалась из косы и какое-то время танцевала на ветру. Лиам повернулся ко мне, и я утонула в его глазах, темно-голубых, как озера Шотландии, пленивших меня с первого взгляда.

Он горделиво распрямил плечи и спину – воин в душе, гаэль по крови. Мужчина, вырубленный из гранита гор родины, которая видела его ребенком и ради которой он так доблестно сражался. Мне почему-то вспомнились слова юного Исаака Макенрига, сказанные однажды в ноябре. Он цитировал своего отца: «Шотландец? Навечно. Британский подданный? Возможно. Англичанин? Никогда!» Так в немногих словах он выразил кредо всех хайлендеров. Англичане подавили восстание 1715 года, но пламя, полыхавшее в сердцах побежденных подобно пылающему кресту, не угасло.

Воодушевившись очаровательной картиной, какую представляли собой Дункан и Марион, Лиам устроился на земле у меня за спиной, обнял меня за талию и притянул к себе. Я положила голову ему на плечо и вздохнула от удовольствия. Его запах окутал меня – мускусный, сильный, островатый. Мужской аромат, к которому примешивались нотки мыла и вереска: мне нравилось вкладывать веточки между его выстиранными рубашками. Его дыхание ласкало висок, согревая мою кровь, которая билась близко-близко, под кожей, и при ее посредстве – мое сердце.

Собиралась гроза. Было тепло и влажно, но трава под нашими босыми ногами казалась прохладной. Ветер нашептывал реквием, носясь между могилами, нас окружавшими, и изливал свою тоску в руинах маленькой часовни. Ее когда-то построил Филлиан Мунд, ученик Колумбы, который приехал в эти горы с целью привести местных язычников в лоно христианства тысячу лет назад.

Возле гранитного надгробия Колина из земли торчал ржавый обломок меча, и привязанный к нему клочок выцветшего тартана развевался на ветру. Потемневшая плетеная гарда слабо блестела. Я настояла на том, чтобы частичка Ранальда обреталась здесь, на Eilean Munde. Прах его давно разнесли ветры. «Шотландия принадлежит тебе, мой сын!» Но я знала, что душа его нашла путь в свою долину. Мы ужасно по нему скучали. «Господь дал, Господь и взял, – сказал некогда Иов. – Неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?»

За последние несколько месяцев я пережила много горя и теперь надеялась порадоваться хоть частичке счастья.

Лиам поглаживал меня по рукам. Склонив голову, он поцеловал меня.

– Может, пройдемся? Остальные, похоже, еще хотят побыть у могил.

Я посмотрела направо, туда, где стояли еще несколько членов клана, решивших поехать на остров вместе с нами, чтобы посетить могилы родных. Взгляд мой задержался на сгорбленной женской фигурке, прислонившейся спиной к поросшему желто-коричневым лишайником обломку стены древней христианской часовни: Маргарет Макдональд с дочкой Леилой и зятем Робином принесли цветы на могилу первенца молодой четы, который родился мертвым.

Лиам подал мне руку и помог встать, потом тоже посмотрел в сторону часовни.

– Когда ты простишь ее, a ghràidh? Разве не хватит с нее страданий?

– Это тяжело.

– Я знаю, – сказал он после паузы, – но ты можешь попробовать.

– Лиам, я…

– Она одинока, Кейтлин, – перебил он меня и заставил посмотреть себе в глаза. – У тебя есть я, а у нее… У нее больше никого нет, ты должна это понимать. Что ей осталось? Вы ведь с ней так близко дружили…

– В этом всё и дело, Лиам! Потому-то это так трудно! И потом, у нее есть свои дети.

– Ты прекрасно знаешь, что это разные вещи. Ей нужна подруга. Другие женщины клана избегают ее после…

Лиам опустил глаза, и взгляд его омрачился воспоминаниями о той прискорбной ночи. На щеках его выступил румянец.

– Она ждет, чтобы ты сделала первый шаг, из уважения к тебе. Это ты должна первой подойти к ней.

– Я никогда не прощу ее прегрешения!

– Наши прегрешения, Кейтлин, – жестко поправил он меня. – Это наше прегрешение, ее и мое. Я так же виноват, как и Маргарет. Но меня ты простила.